При опознании — задержать

«Вот наделил же бог такой яркой прелестью», — восхищённо подумал про неё Богушевич. Ещё при первом знакомстве с Нонной он увидел, какая в этой молодой женщине кроется богатая энергия и решительность, и в то же время какая она по-женски слабая и внутренне ранимая, незащищённая, как она насторожена (вот и сейчас так же), с каким неприкрытым страхом в больших синих глазах встречает незнакомых людей, когда те входят в дом, как нервно, чуть приметно вздрагивает при этом её длинная шея. У Богушевича создалось впечатление, что Нонна ждёт от каждого человека какого-нибудь неприятного или даже страшного известия.

— Ваше благородие, — перебил его мысли урядник, — значит вы будете расследовать дело о поджоге? А вы знаете, что там бомбу взорвали? Террористы.

— Что-что? — повернулся к нему Богушевич. — Террористы взорвали бомбой конюшню? Такой важный государственный объект? — И не выдержал, засмеялся. — А откуда у нас взялись террористы?

— Зря насмехаетесь, ваше благородие, — обиженно проговорил Носик. — Если я малограмотный, так думаете — дурак? И я книжки читаю, хоть гимназий не кончал. Про Бову Королевича читал. Евангелие перед сном. Книжки люблю. А что бомбой взорвали, так то люди говорят.

Богушевич не стал больше спорить с урядником, убеждать его, что все это бабьи сказки. И тут же стал думать о чем-то ином. Но Носик не отступался.

— Вот вы не верите, — сказал он все так же обиженно, — а из Петербурга бумага пришла, что ищут террориста, который убежал из тюрьмы. Может, он как раз в нашем уезде и прячется. Кто знает.

До Обручевки было уже недалеко. На этой улице стояли обыкновенные деревенские хаты — и старые бревенчатые, и белёные мазанки. Носик, чтобы не молчать — это было для него невыносимо, — рассказывал о хозяевах тех домов, мимо которых они проезжали.

— Вот тут, — показал он пальцем на чистенькую мазанку, — живёт студент. Только теперь он не студент, а высланный из Петербурга.

— А за что его выслали?

— Бунтовал против начальства. А разве бунтовать полагается? Разве оно, начальство, их глупей, студентов? Учёные же профессора. Их надо уважать. Скажем, вы, ваше благородие, и я. Вы вон лицей кончали, а я? Три зимы в школу ходил. Как же мне бунтовать против вас или против своего пристава? Разве я вас грамотней, ваше благородие?

— Да перестань ты, — не стерпел Богушевич. — Зарядил: ваше благородие да ваше благородие.

— А вон там, — пропустив мимо ушей его слова, показал Носик на другую хату, — живёт вдова. У неё трое сыновей. Двух осудили, и они пошли по этапу в Сибирь. Один — мешочник, другой — рыболов.

— Как это «рыболов», — не понял Богушевич. — Рыбу ловит? Рыбак?

— Нет, на воровском языке рыболовами называют тех, кто срезает чемоданы с задков карет. Прицепится к задку, обрежет да тикать. А мешочник, или мешкопер — это уж самый последний, самый подлый вор: он у крестьян с возов мешки и торбы крадёт… Они же, все эти каторжники, воры и жулики, говорят на своём языке. Неужто вас этому в лицее не учили?

— Нет, не учили.

— А знать надо, а то будете слушать, что они говорят, и ничего не поймёте. Я же вот знаю. — Носик самодовольно усмехнулся, расправил плечи — хоть в этом почувствовал свой перевес над паном следователем. — Шкары — что такое? Не знаете. Штаны это. Кошелёк — лапотник… Голубятники — воры, что работают на чердаках. Похоронщики крадут в домах, где лежат перед отпеванием покойники. Марушники — на похоронах. Стекольщики залезают через окна, а дворники входят с парадного входа… Мойщики обкрадывают пассажиров в поездах. Понтачи собирают толпу каким-нибудь скандалом и очищают карманы раззяв. Клюквенники — церковные воры. Есть и хипесники, те обкрадывают гостей своих полюбовниц. И ещё есть разные…

— Интересно, — сказал Богушевич, и ему действительно было интересно.

— Послужите больше, все будете знать, ваше благородие.

Обручевка отделялась от города болотом и неглубоким оврагом, на дне которого поблёскивало заросшее камышом и осокой озерцо. Впритык к озерцу стоял тот самый дом вдовы коллежского асессора, где должны были ждать судебного следователя пристав и понятые. Немного подальше виднелась низенькая мазанка с одним оконцем на улицу; вместо двух стёкол в окне висело какое-то тряпьё. Богушевич уже был в этой нищенски убогой хате, мало похожей на человеческое жильё, и с облегчением подумал, что теперь заходить в неё не нужно.

Проехав ещё немного, Носик на ходу лихо соскочил с дрожек, остановил коня и протянул руку Богушевичу, чтобы помочь ему слезть. Но Богушевич не воспользовался его помощью, спрыгнул сам, пружинисто и легко.