При опознании - задержать

- Не Тыцюнник? Кто же тогда?

- Не знаю. Надо искать. А вы лучше прочитайте мое постановление и протокол допроса Тыцюнника. - Богушевич достал из ящика бумаги, протянул Кабанову. - А факт задержания на месте преступления еще не доказательство, что задержанный его совершил. Вы же знаете, что еще в римском праве утверждалось: если ты видишь человека, в руке у которого нож, воткнутый в грудь убитого, не говори, что это убийца; может быть, он подошел, чтобы вынуть нож из груди.

Кабанов прочитал постановление и протокол допроса Тыцюнника, помолчавши, сказал:

- Иваненко обижается, что власти не защищают его интересы.

- Обижается? - Богушевич кинул взгляд на Потапенко, ответил: - А Алексей Сидорович говорит, что больше не обижается.

Потапенко все понял. До этого он молча, без всякого интереса слушал разговор Кабанова и Богушевича, теперь же шагнул к товарищу прокурора - тот так и сидел на углу стола - стал близко, чуть не живот к животу, Кабанов даже немного отодвинулся.

- Никакой жалобы от Платона Гавриловича не будет, - решительно произнес он. - Просил, чтобы дело прекратили, некогда ему ходить по допросам и судам, - не моргнув глазом, присочинил Потапенко.

- А заявление от него на этот предмет есть? Где оно? - протянул руку к Потапенко Кабанов и этим жестом как бы отодвинул его от себя на пристойную дистанцию.

- Будет. Возьму сегодня у Платона Гавриловича. И, кстати, для меня он не просто потерпевший, а мой будущий... тесть. Мой, так сказать, папа.

Несколько мгновений Кабанов растерянно вглядывался в лицо Потапенко, хотел понять, правду ли он говорит, глянул и на Богушевича, но тот с непроницаемым, даже хмурым видом поглаживал усы и, казалось, не слышал, о чем идет речь. Только Давидченко хмыкнул и прикрыл рот рукой.

- Ну что ж, - наконец сказал Кабанов, однако лицо его по-прежнему выражало растерянность. - Поздравляю с таким родством, - попытался он выдавить на физиономии что-то вроде улыбки.

Для товарища прокурора новость эта была немаловажной. Многие в городе знали, что Кабанов хотел породниться с Иваненко - женить сына на его дочери. Дело в том, что незадолго до того товарищ прокурора влез в долги, на взятые в разных местах взаймы деньги купил акции какой-то промышленно-торговой компании, а компания прогорела. И Кабанов решил поправить свои финансовые дела, породнившись с купцом. Он встревожился, услышав от Потапенко, что и тот набивается в зятья к Иваненко, увидел в нем соперника.

- А какую дочку вы выбрали своей, так сказать, вечной спутницей?

- Гапочку, Иван Федосович, самую красивую.

- Ну и хорошо, - Кабанов слез со стола, повеселевший, довольный, подошел, топая толстыми ногами, к Потапенко, пожал ему руку. - Поздравляю, поздравляю. - Он радовался, так как сватал за сына среднюю дочь купца.

- Вот вы и родичами стали, - засмеялся Давидченко. - Поздравляю вас обоих. Кстати, Иван Федосович, я вспомнил анекдотик. Значит, так. Пришла к прокурору старуха с жалобой на соседку - та ей дулю показала. А прокурор и говорит, что за дулю не судят. "Не судят? - удивилась старуха. - Так на же тебе, пан, дулю и тебе, панок писарь, дулю". И сам захохотал, пополам сложился от хохота.

Богушевич взял портфель - была самая подходящая минута, чтобы расстаться с Кабановым, - и вышел во двор.

Извозчик - человек старый, седой, - надвинув брыль на глаза, дремал. Богушевич сел в бричку на нагретое солнцем кожаное сиденье. Извозчик дернул вожжи, и они тронулись со двора.

Когда выехали за город, извозчик снял брезентовую куртку, и Богушевич увидел на грубой суконной рубахе медаль за оборону Севастополя. Она повернулась оборотной стороной, и можно было прочитать вычеканенные слова: "Не богу, не мне, но имени твоему".

- Мне ее сам его высокопревосходительство адмирал Нахимов вручил. За храбрость и ногу, - объяснил извозчик, заметив, с каким интересом глядит на медаль следователь. - За какую ногу, спрашиваете? А вот за эту. - Он ударил по правой ноге кнутовищем. - Деревяшка тут.

День нахмурился, солнце лишь изредка пробивалось сквозь серые тучи. Дул ветер, он должен был разогнать тучи, очистить небо. Дождя в дороге не хотелось. От ветра качались кроны верб, листья мерцали то зеленым глянцем, то серой матовостью. С тополей, росших вдоль дороги, слетали поблекшие, пожухлые листья. Чтобы укрыться от ветра, Богушевич поднял над головой брезентовый верх.

- Вот вы медалью моей интересуетесь, - начал извозчик, - а я вам скажу, что не надо было мне ее давать. Зачем же награждать за то, что людей убивал? Больше убил, больше и награда. Я не давал бы за войну ни медалей, ни крестов. Не по-христиански это.

- Вам дали за защиту отчизны. За ваш героизм.

- Оборонять родину нужно, разве я против. А вот убивать не нужно и на войне.

- Тогда неприятель тебя убьет.

- И ему не надо меня убивать, и он же человек.

- Я уже слышал что-то в этом духе, - сказал Богушевич - ему показалась любопытной философия извозчика. - Читал у одного графа. Скажите, а вам поручик граф Лев Толстой не встречался на войне? Он тоже под Севастополем был.