При опознании — задержать

Говорила она охотно, рассказала, как Антипка ездил в Корольцы к дядьке Симону, как гостил там, сколько каких привёз гостинцев. Антипка вернулся пьяный, но, слава богу, целый, никто не побил.

— А что ещё, кроме гостинцев, от Симона привёз?

— А ничего.

— А седло?

— Так седло он раньше привёз. На святого Сергея. И меду горшочек.

— Зачем же ты мне все это рассказываешь?

— А что пану интересно?

— Седло. Про него и расскажи. Ну и бестолковые же вы все. — И засмеялся, вспомнив недавний допрос кочегара с винокуренного завода. Тот якобы видел, как сосед искалечил свою жену. Кочегар рассказывал: «Зашёл к соседу, он страшный такой, весь белый. Достал из шкафа бритву и побежал в комнату к жене. Я за ним». — «А дальше что было?» — записав в протокол эти показания, спросил Потапенко. «Ничего. Сосед начал бриться перед жениным зеркалом».

— Во, панок, — засмеялась Катерина. — А что про то седло говорить? Нет седла.

— Как нет?

— А вы не помните, что вчера у Иваненко мне сказали? Сказали — утопите в речке. Так я и продала его цыгану. Зачем топить?

— Продала?

— Продала. Цыган купил и уехал со своим табором.

Потапенко изо всех сил воткнул ручку в чернильницу, встал, грохнув креслом.

— Черт бы вас всех побрал, — сердито сказал он, походил вдоль стола, но долго сердиться и нервничать было не в его характере. Вспомнил: и правда, вчера пьяный сказал это Катерине.

— А цыгана того уже не найти?

— Разве цыгана найдёшь? Цыган, что ветер в поле.

— Ну и черт с ним, с тем седлом. Оно ж моё, моей матери, — сказал Потапенко для собственного утешения. — И зачем оно не сгорело? — На всякий случай он записал в протокол показания Катерины, отпустил её, а сам стал думать об этом происшествии. Седло своё он знал — отцово, драгунское. Похоже, на нем никогда и не ездили. Лежало в конюшне, войлок изъела моль, кожа высохла, потрескалась. Давно надо было выкинуть его или продать. Ну и дурень тот, кто его украл. Ну и дурень!

Снова захотелось есть. Поглядел в кошелёк — сколько там осталось денег. Увидел пятёрку. Вспомнил, как сквозь сон, что в трактире дал Соколовскому или Богушевичу тридцать рублей. Просили на что-то. Какую-то корову упоминали. Какую, чью корову? Нет, забыл. Вышел в коридор, чтобы пойти в трактир, и чуть не столкнулся с Соколовским.

— Вот повезло так повезло, — обрадовался Потапенко. — Ты мне нужен. Ну, что там дома?

— Слава богу, не хуже, чем было. К твоей свадьбе готовятся. Велено купить полотна постельного. Так что поздравляю тебя. Поедем в воскресенье домой.

— И ты, Брут. И тебе захотелось меня оженить?

— Да нет, — небрежно махнул рукой Соколовский. Был он угнетён, погружён в свои мысли, видно, тяжёлые, тревожные. Говорил с Потапенко потому лишь, что неудобно было молчать. Белый картуз с чёрным блестящим козырьком надвинут на глаза. Сапоги, пиджак и этот козырёк покрыты пылью, мужицкая неухоженная борода давно не видела ножниц, в ней запутались соломинки, травинки.

— Богушевич там? — показал он пальцем на кабинет.

— А ты разве с ним не встретился? Он в усадьбу поехал. Разминулись, значит.

— В усадьбу? — очень удивился Соколовский и в отчаянии поднял руки. — Следствие проводить?

— Насчёт пожара. Ничего он там не найдёт. Да, послушай, — Потапенко взял Соколовского за лацкан пиджака. — Я тогда у Фрума вроде дал тридцать рублей. Так?

— Давал. Я заплатил твоей матери за бондаря по иску за порубку.

— А-а. Ну и ладно. Слушай, пойдём обедать.

Соколовский молчал, стоял в раздумье, да думал он, ясно было, не над тем, принять ли приглашение. Потапенко дёрнул его за лацкан, повторил свои слова.

— Обедать? Нет, Алексей, не могу, занят… Ах, жалко Богушевича не встретил. А долго он там будет?

— Бог его знает. Следствие, дело такое… Ты же голодный с дороги, пойдём.

— С Нонной пообедаю.

До трактира Фрума они шли вместе. Кругленький, низенький Потапенко, взяв под руку Соколовского, шагал своей обычной бодрой, с подскоком походкой. Чтобы казаться выше, он носил туфли на высоких каблуках. Соколовский — в яловых сапогах, плисовых вытертых рыжих штанах, полотняном пиджаке с белыми костяными пуговицами — не барин и не мужик, типичный эконом или приказчик богатого купца, шёл рядом, словно нехотя, все такой же молчаливый, растерянный, встревоженный.

— Слушай, ты не болен? — заметив, в каком он состоянии, спросил Потапенко.

— Почему? Нет.

— Может, с Нонной что случилось?

— Тьфу, тьфу, — торопливо плюнул Сергей через плечо. — С Нонной все… хорошо.

— Так чего же ты такой пришибленный, точно в воду опущенный, прямо в ступоре каком-то. Что тебя заботит?

— Заботит? — Лицо и глаза на миг окаменели. — Ничего… Так Богушевич ещё не скоро приедет? Может, он там несколько дней пробудет?

— А кто его знает. Он, чего греха таить, любит до корня докапываться. Дотошный.

Встретились с Кабановым. Тот держал в руке свёрнутую трубочкой газету. Поздоровались. Кабанов сказал: