При реках Вавилонских

– Ну-ка хватит меня пинать, Исаак, а не то, смотри, как бы тебе не оказаться на скамейке вместо меня. Если дело дойдет до голосования, то они выберут истинную сволочь, которой доверят вывести их из окружения, а не эрзац-сволочь, как ты или государственное лицо, как Вейцман. Они доверят свою судьбу настоящему. Они знают, что не могут доверять тебе или Вейцману ни в принятии непопулярных решений, ни в их исполнении. Так что отвали-ка. Достаточно скоро я уберусь и с твоей дороги, и из твоей жизни.

Берг не отрываясь смотрел на огонек своей трубки.

– Я не верю тебе, Яков. Тот, кто считает победы и поражения тесно связанными между собой, похож на игрока, требующего очередную карту, когда он и так уже имеет двадцать очков. Мы в разведке играем по другим правилам. Пусть меньше выигрыш, но и меньше потери. И никогда не гонимся за большим кушем, если он грозит большими потерями. Сегодня так ведут игру все армии, все службы разведки и министерства иностранных дел. А ты – последний из крупных игроков. Но даже тебе не разрешается ставить на кон жизни других людей. Даже жизнь одного человека – будь то такой храбрец, как Моше Каплан, – не должна подвергаться риску, сбрасываться со счетов, даже если существует шанс, что это поможет остальным.

– Ты сам чертовски хорошо знаешь, что одна жизнь – небольшой риск. По правилам твоей вонючей теории игры это может считаться приемлемой потерей за возможный большой выигрыш.

– Наверное, это очень субъективно. Я вовсе не рассматриваю потерю одной человеческой жизни как малую потерю.

– Ну ты и лицемер, Берг! В своей жизни ты делал вещи и похуже. И не притворяйся, что не обрадовался, когда я отправил Добкина. Ты прекрасно понимаешь, что его миссия – почти верная смерть, но ты вовсе не казался и не кажешься убитым горем по этому поводу.

– Но то ведь совсем иное дело. Добкин – профессионал. Человек его типа прекрасно понимает, что такое время, как сейчас, выпадает лишь раз в жизни.

– Это не делает миссию легче и проще ни для него, ни для меня. Неужели ты полагаешь, что мне доставило удовольствие посылать их обоих?

– Такого я не говорил. Умерь свой пыл. Я всего лишь играю здесь роль адвоката дьявола.

– Мне не нужны больше ни дьяволы, ни их адвокаты, Берг. Я просто делаю то, что считаю необходимым делать. И от всей души надеюсь, что люди там, и в Иерусалиме, и в Тель-Авиве, забудут обо всех теориях игры, потому что не пожелай они вступить в большую игру за нас, если, конечно, когда-нибудь обнаружат, где мы находимся, то нам всем просто крышка.

Берг застывшим взглядом смотрел вдоль склона холма, и голос его звучал отстраненно:

– Может быть, лучше нам оказаться мертвыми, чем стать причиной еще одной войны или же своим спасением поставить под удар успех мирной конференции.

Эти слова моментально осветили Хоснеру все, что до этого оставалось неясным и темным. Берг просто готовится принести их всех в жертву абстракции – тому нечто, что он считает высшим благом. Он с куда большим удовольствием увидит, как они храбро и тихо умирают, чем позволит поставить государство Израиль в затруднительное положение. Если вдуматься, все зависит лишь от меры. Он, Хоснер, готов принести в жертву Каплана, себя или кого-то еще ради высших целей. Так где же граница дозволенности жертвоприношений? Если бы на Израиль напали, смог бы он воздержаться от использования своего ядерного оружия «ради человечества и высшего блага»? Имеет ли кто-то, будь то человек или государство, право сказать: «Высшее благо, черт его побери! Я хочу жить, заслуживаю права на жизнь и убью всякого, кто попытается положить конец моей драгоценной жизни!»

Но люди всегда приносили жертвы ради высших целей; сейчас вот и Каплан делает именно это. Каплан, лежащий в полном одиночестве в темноте, – Яков мог по минутам сосчитать время, отпущенное ему на грешной земле. А Берг готов скорее позволить всем, включая самого себя, умереть, чем вынудить Израиль принять решение.

Хоснер задумался об этом. Он готов пожертвовать своей жизнью. Но только потому, что судьбе было угодно поставить его в положение, где продолжать жить может оказаться хуже, чем умереть. А Хоснер поставил в такое же положение Каплана. Каплан уже не сумел бы вести нормальную жизнь, отклони он предложение Якова сложить свою голову. Но он прекрасно понимал, что на самом деле не вопрос жизни или смерти так волнует его. Речь шла о принципе агрессивного вмешательства. Евреи Израиля не должны позволить себе сползти к той пассивной роли, которая стала причиной гибели евреев в Европе.

Все существо Хоснера восставало против аргументов Берга. Если бы премьер-министр прямо спросил его, он ответил бы так:

– Да, действительно, я хочу, чтобы вы немедленно и любым способом добрались сюда и спасли нас. Какого черта вы все там копаетесь?