При свете дня

Для строительства железных дорог, каналов («великие стройки коммунизма»), городских домов (Солженицын, будучи заключенным, строил дом в Москве), самолетов (Туполев, авиаконструктор, и все его конструкторское бюро работали в заключении), таежных и заполярных городов, в рудниках и на лесоповале работали трудовые армии, принявшие форму лагерей. Но — крестьянство? Крестьяне ведь должны трудиться не в тайге и не в тундре, а тут же, на своей земле, в своих бесчисленных деревнях и селах. Для крестьян была найдена особая, изощренная форма порабощения и принуждения к бесплатному труду: коллективизация и колхозы.

Академик В. А. Тихонов в своем предисловии к роману Бориса Можаева «Мужики и бабы» пишет о коллективизации:

«Речь шла фактически о хлебе. Более 80 процентов валового урожая, три четверти всего товарного хлеба в те времена… давал уже середняк (то есть зажиточный крестьянин). В выступлениях И. В. Сталина того времени можно четко проследить логику его политики по отношению к крестьянству, которую он и не считал нужным вуалировать: стране нужен хлеб; этот хлеб теперь у среднего крестьянина. Крестьянин согласен отдать хлеб только в обмен на промышленные товары, которых у государства нет. Чтобы их иметь, надо развивать промышленность, а для этого нужен хлеб. Замкнутый круг! И надо разорвать его. Как? Мы не можем за бесценок взять хлеб у крестьянина, но… можем взять его у колхоза. Значит, надо немедля объединить крестьян в колхозы, а по отношению к тем, кто сопротивляется, применить антикулацкие законы, для чего подвести зажиточных крестьян под категорию кулака… Нельзя забыть, каких жертв — социальных, психологических и человеческих это стоило». (ТИХОНОВ В.А., академик ВАСХНИЛ. Журнал «Дон», э 1, 1987, стр. 20–21.) Академик прав: главная цель у государства была — бесплатно отбирать у крестьян весь хлеб и распоряжаться им по своему усмотрению.

Хлопотно и неудобно отбирать хлеб у каждого крестьянина, уж очень очевидным было бы ограбление крестьян, другое дело — колхоз.

Крестьянин (колхозник) уже психологически не считал колхозный хлеб своим, а значит, не столь болезненно-жалко было с ним расставаться.

Придумали даже «первую заповедь», по которой сначала немедленно после уборки урожая хлеб нужно везти и сдавать государству. Придумали «Красные обозы», и вот свой же родной хлеб, выращенный на родной земле, с красными флагами (а кое-где и с музыкой) увозили из колхоза на ссыпные пункты. И никто не видел, что тут не праздник, не торжество, но самое очевидное издевательство.

Заметим, что платило государство колхозам за зерно 70 копеек за центнер, то есть за сто килограммов. Молоко вообще сдавали бесплатно.

Где-то, кем-то было решено, что от каждой крестьянской коровы надо отдать 412 литров молока. И вот бабы, идя с «полден», то есть из пасущегося стада, где они доили своих коров, шли с полными ведрами парного молока туда, где в центре села стоял с металлическими бидонами «сливач», и сливали в эти фляги все свое молоко. Он увозил его на молокозавод, там из молока откачивали сливки, а жиденькую, синенькую водичку возвращали в село и раздавали колхозникам. Называлась эта водичка «обрат». То, что возвратилось обратно.

Были годы, когда колхозникам в нечерноземной полосе (а это большая часть России) выдавали за их работу на колхозных полях по 3–5 копеек в день.

Конечно, устроители колхозов (не будем уж говорить о том, что пришлось уничтожить 10 процентов крестьян — шесть миллионов крестьянских хозяйств, около пятнадцати миллионов человек, — чтобы остальные пошли в колхозы, не будем этого касаться, это особая тема), конечно, устроители колхозов догадывались, что производительность земледелия резко упадет. Что из того? Пусть меньше, но зато ведь совершенно бесплатно!

А чтобы колхозники не разбегались от бесплатного, унизительного труда, не за совесть, а за страх, у них были отобраны паспорта (их вернули только в семидесятые годы).

Западному человеку может быть непонятна эта история с паспортами. В других странах паспорт вроде как бы и не нужен, разве что поехать в другую страну.