При свете Жуковского. Очерки истории русской литературы

Недавний (2008), некруглый, но подлежащий празднованью (классиками не разбрасываемся, все под контролем) тургеневский юбилей буквально провоцировал ехидные шуточки. И дата какая-то смешная (190 лет), и писатель ей под стать… Проходят школьники (мимо) «Отцов и детей»? Учат наизусть заклинание про «великий, могучий» и какой-то там еще русский язык? Дом-музей в Спасском не обрушился? Памятники Ивану Сергеевичу стоят? Академическое собрание сочинений выпущено? (Даже дважды. И в общем на весьма пристойном уровне. Ну без комментаторских изысков, так они уже выходят из моды.) Конференции с докладами и фестивали с хороводами в табельные дни случаются? (Особливо – в Орловской губернии.) – Ну и, как выражался сам Тургенев, довольно.

Он и в своем-то позапрошлом веке был типичным «интеллигентским» кумиром, идолом дурно образованных и эстетически зашоренных читателей, охочих до красивых пейзажей, утонченных страстей, таинственных печалей, вчерашней моды, дозволенного либеральничанья, античных статуй, музыкальных моментов, поэтических настроений и прочих «вечных ценностей». Вот они-то и наслаждались вылизанно-правильным «артистичным» слогом, узнавая себя в сочувственно начертанных портретах «лишних людей», нервических нигилистов, картинных львиц, утомительно нравственных (богомольных) девушек и прочих обитателей «дворянских гнезд» Щигровского уезда. Как же проницательно (и с каким великолепным презрением) Толстой над тургеневским «трагизмом» смеялся! А Чехов заставил Тригорина горько усмехаться (умру – будут повторять, что писал, дескать, хуже Тургенева), потому как знал твердо: он-то (высокий двойник Тригорина) – настоящий художник – точно пишет в сто раз лучше автора «Накануне», только диковатой и консервативной публике-дуре его художество не по зубам. И Достоевский когда еще представил этого присюсюкивающего барина во всей его лакейской красе. Скажите на милость, можно ли после кармазиновского «Merci» всерьез читать его образчик – тургеневское «Довольно»?

По-моему, так и можно, и должно. И в тургеневском «трагизме», на поверку, ничего смешного нет. (По сути же Толстой был прав, «трагизм» – один из главных ключей к тому поэтическому миру, что разворачивается от «Записок охотника» к «Senilia», «Песни торжествующей любви» и повести «После смерти. (Клара Милич)».) И гениально обрисованный Достоевским, жалкий и претенциозный, опасливо лебезящий перед молодыми мерзавцами и свысока взирающий на идолопоклонствующую провинциальную публику Кармазинов не равен Тургеневу, на которого разгневался создатель «Бесов». Достоевский, до конца жизни Тургенева не простивший (или не простивший ему своего пасквиля?), в Пушкинской речи не мог не упомянуть Лизы Калитиной. И от своих – до ссоры произнесенных – мудрых слов об «Отцах и детях», о святом и грешном сердце Базарова, не отрекся. Так вот, Кармазинов (сколько бы намеков на прототип мы ни уловили) не способен написать «Дворянское гнездо». Или «Отцов и детей», роман, чье название стало одним из ключевых «слов» русского мифопоэтического лексикона, одним из символов нашей культуры. Даром, что, как все «символы», безмерно расширившим свое семантическое поле. Так развернувшимся, что до его смыслового ядра, до трагической (вот-вот, оно самое!) мысли Тургенева и не доберешься, блуждая в густом лесу школьных, как бы исторических толкований. Между тем ни великое множество точных примет «трудного времени», которыми зоркий художник насытил свой, как водится, «актуальный» роман, ни могучее воздействие базаровского мифа на формирование человека «шестидесятых годов» (вопреки Чернышевскому, который, изобретая своих правильных «новых людей», ставил на место зарвавшегося аристократишку Тургенева, Базаров оказался таким же образцом для подражания, что и мужья Веры Павловны; ну да, на всякого Чернышевского найдется Писарев) не могут превратить «Отцов и детей» в роман о противостоянии дворян и разночинцев в пору ожидания и свершения великих реформ (первая революционная ситуация в России тож). Потому что написан роман не о том. Не о «временном» («исторически обусловленном»), а о вечном.