При свете Жуковского. Очерки истории русской литературы

Эти стихи, достойные не капитана Лебядкина, а Олейникова, написаны абсолютно серьезно. Ибо только в стихах поэт может ни на что не оглядываться и всегда предстает победителем (недостижимость, измена или презрение возлюбленной в фантастическом стиховом пространстве лишь возвеличивает поэта, обнаруживая его «иноприродность»). Отсюда – от сознания своей царственности в рамках текста – то сочетание смелости и безвкусицы, что приметно любому читателю Бенедиктова. За торжество в мире иллюзий не жалко было платить любой ценой. В том числе – отказом от исповедальности, от лирической конкретности, которая обычно почитается зерном романтической и постромантической поэзии, от единства личности, замененной масками блестящего и сумрачного поэта и заурядного (не по служебной линии!) чиновника.

Сколь дорога была эта цена, каково было Бенедиктову довольствоваться иллюзиями, что чувствовал он, когда наркотик стихотворства переставал утолять душевную боль (ох, недаром многие откровенно дурные стихи его неимоверно растянуты – лишь бы подольше задержаться в обители грез), можно только догадываться. Жизнь Владимира Григорьевича была и осталась тайной за семью печатями.

Кое-что объясняет потрясающая «Неотвязная мысль». Она часто навещала поэта – в сменяющихся обличьях.

И займет она всю головушку —
Мысль про тайную ласку дружную,
Аль про девушку, аль про вдовушку,
Аль – на грех-беду – про замужнюю.
Да как жаркое сердце свяжется
С этой думкою полюбовную, —
Вся вселенная тебе кажется
Софьей Павловной, Ольгой Львовною…
………………………………………………..
Дело прошлое! Дело древности!
Сколько дел моих ты расстроило!
Сколько было там глупой ревности!
Да с любовью-то хоть уж стоило
Побезумствовать, покуражиться;
А теперь-то что? – Словно старая
Баба хилая, мысль привяжется
Худощавая, сухопарая…
……………………………………….
Гонишь прочь ее речью грубою:
«Вон из Питера! В подмосковную!
Не сравню я тебя, беззубую,
С Софьей Павловной, с Ольгой Львовною.
Отцепись же ты, сухопарая,
Неотвязная, безотходная!
Убирайся ты, баба старая,
Фекла Саввишна ты негодная!»
Я гоню ее с криком, топотом,
Не стихом кричу – прозой рубленой,
А она в ответ полушепотом:
«Не узнал меня, мой возлюбленный!..
……………………………………………..
Целовать меня не потянешься,
Счастья дать тебе не могущую,
Да зато во мне не обманешься,
Говорю тебе правду сущую,
И служу тебе верной парою,
И угрюмая, и суровая,
За тобой хожу бабой старою,
А за мной идет баба новая…
………………………………………………….
Нет кудрей у ней – нечем встряхивать,
Голова у ней безволосая,
Лишь косой вертеть да помахивать
Любит бабушка та безносая».

Вот тебе и

Кудри – кольца, струйки, змейки,
Кудри – шелковый каскад.

2007

Даже не однофамилец Е. Бернет (Александр Кириллович Жуковский; 1810–1864)

Велика радость поэту родиться с фамилией, котрая принадлежит общепризнанному сочинителю? Да к тому же еще и явно превосходящему новичка дарованием! Василий Андреевич Жуковский был на российском Парнасе значимой фигурой уже в 1810 году, когда в Пензе в семье небогатого (беспоместного) мелкого чиновника родился его однофамилец. Точнее, однофамилец того тихого дворянина, который одарил своим родовым прозванием незаконного сына Афанасия Бунина и турчанки Сальхи. Ну а в 1837 году ни о каких «двух Жуковских» тем более речи быть не могло. Потому отставной армейский ротмистр, недавно приступивший к службе в государственном казначействе, решил публиковать стихи под экзотическим псевдонимом. Вскоре красивое и непонятное имя – Е. Бернет – стало одним из самых громких в стихотворческой артели. Увы, совсем ненадолго.