При загадочных обстоятельствах. Шаманова Гарь

Антон утвердительно наклонил голову. Понятые облегченно вздохнули — видимо, их смущала необычность положения — и торопливо вышли во двор. Кротов пригласил выйти и Екашева. Тот, застонав, поднялся. Обул у порога обрезки от старых валенок и, придерживаясь за стенку, еле-еле передвигая ноги, зашоркал позади всех. Увидев, что участковый с понятыми первым делом направился к амбару, он медленно опустился на прогнившее крыльцо и с натугой крикнул:

— Кротов!.. Там нет аппарата…

Участковый обернулся.

— Это мы сейчас посмотрим, — потрогал рукой старинный большой замок на дверях амбара. — Неси ключ, Степан.

Екашев, обняв низ живота, продолжал сидеть, как будто сказанное участковым к нему не относилось.

— Ну, в чем дело, Степан Осипович? — строго спросил бригадир. — Почему ключ не даешь?

— Потерял я его, Гвоздарев.

— Не валяй дурака. Думаешь, без ключа амбар не откроем? Хочешь, чтобы мы дверь сломали?

Екашев зажмурился, как от боли:

— Чего к амбару прилипли? Говорю, нет там аппарата.

Кротов перешел на официальный тон:

— Гражданин Екашев, не дадите ключ — будем ломать дверь.

— А чинить кто будет? — обреченно пробормотал Екашев.

Сунув руку в карман заношенных брюк, он кое-как отыскал ключ и швырнул его на Землю:

— На, Кротов! Открывай!.. Сади меня в тюрьму, а я к вечеру подохну… Ты отвечать будешь!

Из амбара потянуло застойным запахом плесени. Бирюков вошел вовнутрь вместе с понятыми и Кротовым. Валялись кругом рассохшиеся бочки, громоздились друг на друга пустые ящики. Слева от порога стоял закрытый на замок старый сундук. Рядом валялись велосипедные колеса с погнутыми спицами, заржавленные обручи. В дальнем углу темнело подобие ларя, а над ним — полати, заваленные старой обувью. Все было густо припорошено пылью, но к сундуку вела отчетливая натоптанная дорожка.

— Надо посмотреть, что там, — показывая на сундук, сказал участковому Антон.

Прижавшись к дверному косяку, в амбар тревожно заглянул Екашев. Участковый спросил:

— Ключ подашь, Степан, или взламывать будем?

— Ломай, Кротов.

— Попробуйте амбарным ключом, замки с виду одинаковые, — подсказал Бирюков.

Замок, действительно, открылся легко. Кротов поднял крышку. Сундук наполовину был заполнен старыми сапожными заготовками, покрытыми зеленоватой плесенью. В одном из углов заготовки поднимались бугром и, судя по стертой плесени, их недавно ворошили. Участковый быстро разгреб бугор и неожиданно, словно сам удивившись, достал из сундука почти новенькие кирзовые сапоги с торчащими из голенищ портянками из домотканого холста. Увидев их, дед Лукьян Хлудневский чуть не уперся бородой в лицо рядом стоявшего кузнеца:

— Федя, кажись, Гриньки пасечника обувь!

— По размеру, будто его, — растерянно сказал кузнец.

— Портянки Гринькины! — заволновался дед Лукьян. — Это моя Агата по весне ему кусок холстины отдала за то, что воску ей на лампадные свечки принес.

— Иуда-предатель! — вдруг взвизгнул Екашев.

Дед Лукьян мигом развернулся к нему:

— Преступник!

— Разговорчики!.. — строго прикрикнул Кротов. Поставив рядом с Екашевым сапоги, голенища которых доходили тому чуть не до пояса, он, прищурясь, спросил:

— Полагаю, размер тебе великоват, Степан, а?..

Екашев будто воды в рот набрал.

— Почему молчишь? — опять спросил Кротов.

— Пасечник оставил…

— Позабыл обуться, когда в гостях у тебя был?

— Не бесплатно, ясно дело, оставил.

— А как?

— Пятерку взаймы выпросил.

— У тебя зимой снегу не выпросишь, — быстренько сказал дед Лукьян.

— Иуда-предатель, — морщась, огрызнулся Екашев.

— Прекратите взаимные оскорбления, — строго предупредил Кротов и, не сводя с Екашева прищуренных глаз, заговорил: — Получается, что за пять рублей Репьев и портянки тебе пожертвовал…

Лицо Екашева болезненно покривилось:

— А на какую холеру ему портянки без сапогов?.. Ей-богу, не вру, Кротов. За день до своей погибели приперся ночью Гринька и вот, будто на мою пропасть, оставил в залог сапоги.

— Сам босиком ушел?

— Пошто босиком… Опорки старые у меня взял.

— Ой ли, Степан?..

Угрюмо насупленный кузнец неожиданно заговорил:

— Правда, за день до смерти пасечник заходил в Степанову усадьбу. Я аккурат вечером с работы шел, видел.

Екашев посветлел так, словно вся его боль разом исчезла:

— Слыхал, Кротов, что православный человек говорит?! — Поклонился кузнецу. — Спасибо, Федор, за искренние слова, благословит тебя господь-бог.

Участковый, глядя на Екашева, спросил:

— Какие дела привели к тебе Репьева в тот вечер?

— Говорю, пятерку взаймы канючил. Гриня, как известно, раньше у меня на квартере стоял, и мне ведомо, что он заем не возвращает. Вот и сказал я: «Залог оставляй, тогда дам деньги». Покрутился Гриня, покрутился и оставил кирзухи.

Гвоздарев сердито сплюнул:

— Ну, и заливаешь, Степан Осипович! Натуральным алкашом пасечника представил.

— Разве он не таким был?

— Выпивал Репьев, скрывать нечего, но деньги-то у него всегда водились.

— Поиздержался, видать, с молодой цыганкой.