Прячась от света

– В самом деле? – Выражение его лица не смягчилось. – Ну что же, боюсь, что этот дом закрыт для посещений, поэтому вам придется довольствоваться разглядыванием его только отсюда. – Он нажал кнопку на пульте дистанционного управления, и ворота за ним захлопнулись. Эмма осталась стоять на дороге с открытым ртом, потом в негодовании она резко развернулась. А она-то надеялась, что он отнесется к ней с уважением, как к потомку семьи, которая однажды владела этим домом!

Она отошла от ворот, немного помедлив, чтобы бросить через плечо последний взгляд на увитые глицинией стены, на высокие, цвета ячменного сахара, трубы и на окна с элегантными высокими рамами. И в этот момент она испытала шок узнавания: в своих снах она смотрела из этих окон, когда-то давным-давно, она провела детство в этом доме, и здесь за ней ухаживала женщина по имени Лиза, играя с ней в детской под этой древней черепичной крышей!

46

Вернувшись домой с церковного двора, Майк целый час расхаживал по комнате взад и вперед. Дважды он пытался дозвониться до Тони, но не сумел, два визита к прихожанам на другом конце города его тоже не успокоили. Входя в дом, он услышал по автоответчику сообщение от Юдит, но решил проигнорировать его, и взялся за бутылку виски. Он выпил полный стакан и со вздохом уселся за стол. Где же помощь Божия, она ему так нужна! Возможно, следует сходить в церковь помолиться. Именно в такие дни он задумывался над тем, насколько сильна его вера и не совершил ли он ужасную ошибку, посвятив себя церкви? Снова потянувшись к бутылке, Майк смотрел на нее в течение минуты, потом отставил ее и потер лицо обеими руками. Дело просто в том, что он очень устал...

Если бы кто-нибудь заглянул в окно спустя десять минут, он бы увидел за письменным столом священника, крепко спящего на скрещенных на столе руках, с пустым стаканом у локтя.

Мэтью Хопкинс плохо спал. Его сновидения были очень яркие и какие-то внезапные, полные ужаса и страха или же предельно эротичные, особенно в последнее время. Ему снилось, как Сара бежит к его дому на Сауф-стрит, стуча каблучками по мостовой, как развеваются ее юбки. Во сне она взбегала по лестнице, срывая на ходу накидку. Локоны ее выбивались из-под чепца.

– Господин Хопкинс, где вы?

Он слышал, как она быстро открывает одну дверь за другой, ища его.

– Вы должны со мной поговорить! Мы должны найти способ освободить Лизу, вы должны признать ее невиновной!

Он улыбался. Он стоял посреди комнаты в ожидании, скрестив на груди руки. Когда она вошла, он уже точно знал, какова будет сделка. И вот она здесь, в дверях, жадно смотрит на него, ее глаза вызывающе блестят.

– Итак, сударыня. Что вы предложите в обмен на свободу Лизы?

Она вскинула бровь:

– А что вы согласитесь принять, господин Хопкинс? – Она делает шаг навстречу.

Он вдыхает запах ее нежной кожи, розовой воды, исходящий от ее волос, слышит слабый шелест ее нижних юбок. Он хмурится. Это же дочь роялистов, красивая, свободная, рожденная для радостей и удовольствия. Скорбь в ее глазах – лишь временная, из-за смерти ее брата и мужа, тревоги за ее няню. Несомненно, она – сестра ведьмы, но это скоро пройдет, и она станет просто никчемной потаскушкой. Он незаметно содрогнулся при мысли о ее таком сладостном теле, об этом запретном плоде...

– Цена – это мое тело, господин Хопкинс? – Она приблизилась. Если бы он вытянул руку, то мог бы коснуться ее руки. Он видел ложбинку ее груди. Видел влажный след от ее вожделенного, пробежавшего по губам язычка. – Вы даете мне слово, что ее освободят?

Он не мог говорить, пытаясь противостоять собственному вожделению, собственной страсти...

Улыбаясь, она сделала еще шаг навстречу. Он видел прелестные тесемочки на ее талии и рукавах. Почему эта женщина не в трауре? Подобный наряд является оскорблением обществу! Какая экстравагантность! Какое отсутствие благоразумия, и здравого смысла, и чистоты! Он с трудом сглотнул, чувствуя острый спазм в груди. Кашлять нельзя... не теперь! Ему стало трудно дышать, но даже в таком состоянии он бессознательно дотянулся до нее, и его пальцы осторожно, очень осторожно коснулись шелка платья на ее груди.

На ней была сорочка из нежнейшего батиста и белые чулки, поддерживаемые зелеными подвязками.

– Вы даете мне слово, Мэтью? – Голос ее звучал нежно, убедительно, когда она протянула руку и погладила его по лицу. Ни одна женщина не прикасалась к нему так ласково с тех пор, как мама омывала его раны после бабушкиных побоев. Но мама тогда просто поцеловала его в щеку, пожала плечами и велела соблюдать целомудрие, или его снова побьют, или, что гораздо хуже, он попадет в ад. А потом мама отвернулась... Отец же никогда ни во что не вмешивался. Это был последний день его детства.