Пряди о Боре Законнике

Обычно, когда просто закрываешь глаза, то какое-то время перед внутренним взором проносятся тусклые цветные сполохи. Они, то образуют какие-то круги, то линии, то распускаются, подобно полевым цветам.

А тут темнота… и шёпот… Слова чужие, неясные… Напрягаю слух, пытаюсь понять, и вот уже выхватываю из общего потока монотонного шума, отдельные фразы…

— О-о-о-о…

Знакомый голос. Кто говорит-то? Я?

Пытаюсь вырваться, как бы отойти в сторону, чтобы понять, кто же со мной разговаривает. Это хоть и с трудом, но удаётся: неимоверным усилием воли «вытягиваю» себя из темноты и вижу склонившегося Смыка.

— Бор! Эй, Бор! — он дёрнул меня за плечо, вырывая из темного плена. — Ты чего, Бор? — удивился он. — Тебе плохо?

Рядом стоят испуганные гибберлинги. И тут я понимаю, что никто из них не пытается даже ко мне приблизиться, будто перед ними прокажённый.

Кажется, кто-то из ратников вновь пробормотал про Кольца и дурной знак.

Стояна протянула мне свою флягу, настойчиво требуя, чтобы я сделал глоток.

— Что случилось? — снова спросил Смык.

— Споткнулся, — буркнул я, потирая ушибленный затылок.

— Может, остановимся на привал?

Я пожал плечами и сделал глоток.

Что со мной произошло — мне и самому не понятно. Но, думаю, что делится с кем-либо россказнями о «голосе» было бы опрометчиво.

— Споткнулся, — повторил я.

Гибберлинги ещё с минуту глядели на меня, а потом расположились на отдых. Стояна оглядела «шишку» на затылке, вытянула из своей сумки какие-то банки и стала аккуратно втирать содержимое одной из них мне в голову.

От выпитого из фляги друидки голова чуть прояснилась, а боль отступила. Стояна закончила свою процедуру.

— Ляг, отдохни, — улыбнулась она, заставляя прилечь ей на колени. — Отдохни, — повторила она уже тише, поглаживая мои волосы и при этом глядя куда-то вдаль.

Я закрыл глаза и тут же стал проваливаться в сон, подспудно ощущая, насколько устал за эти дни…

7

Идти по осыпи, даже не смотря на то, что она местами покрыта дёрном, было затруднительно. То нога проваливается в щели меж камней, то подвернётся, то соскользнёт…

В общем, утомлённые переходом, мы сегодня решили разбить бивак чуть раньше. Благо впереди виднелась небольшая удобная площадка, поросшая жесткой травой.

Ужин снова вышел скорым и безвкусным. Все молчали, сказывался дневной переход по каменистой долине.

Стояна снова меня сторонилась. Я никак не мог понять причин такого её поведения.

Утром убрала мою руку, едва та коснулась её плеча. При этом поморщилась, будто от зубной боли.

Что за шутки? В чём уже провинился?

В течение всего дня, Стояна продолжала вести себя несколько странно. Недовольство на её лице сменялось раздражительностью, а бывало, что она ворчала и чуть огрызалась, но теперь уже не только на меня. Потом снова успокаивалась.

Сейчас друидка сидела в сторонке, пожёвывая кусок вяленого мяса. Её безучастный взгляд был направлен куда-то вдаль. Меня же она словно и не замечала.

Ноги гудели. Я скинул обувь и обнаружил, как сильно протерлась подошва на левом торбазе. Ещё один такой переход по подобной местности, сплошь заполненной острыми камнями, и придётся дальше топать босиком.

Некоторое время у меня заняла починка.

Меж тем Крепыши быстро поделили гибберлингов на дозоры и те, что оказались сейчас свободны, незамедлительно занялись своими делами. Сестрица Сутулая вдруг подосадовала, что ей не везёт с метеоритным железом.

— Ничто не указывает, что оно тут есть…

Далее она стала говорить о каких-то «знаках», но видя, что мне это не интересно, замолчала, а вскоре вовсе легла спать.

Упрямый достал флягу и сделал из неё небольшой глоток. Видно было, что он не очень был доволен сегодняшним переходом. Скорее всего, сказывалась малая сноровка, как-никак ему больше приходилось заниматься иными делами. А, может, дело в возрасте…

— Будешь? — сухо спросил Упрямый у меня, протягивая флягу.

— «Обжигающий эль»?

— Он самый…

Я отрицательно мотнул головой.

— Не буду… И тебе не советую.

Гибберлинг поднял глаза и тут же их отвёл, едва увидев мой неодобрительный взгляд.

— Пока нам везёт, — сказал Упрямый, сделав последний глоточек и затем спрятав флягу. — Но только наткнёмся на арвов…

— Чему быть, тому не миновать. Настанет такой день, будем что-то решать.

— Верно… верно…

Гибберлинг о чём-то задумался.

— Летом они всё больше охотятся, — сказал Упрямый чуть погодя. — Ходят на мускусных быков… Делают запасы на зиму. А тех с каждым годом становится всё меньше.

Упрямый снова потянулся к фляге, но вспомнив мой «совет», оставил эту попытку.

— Я у них такое блюдо встречал, — чуть улыбаясь, проговорил он, — названия не помню… Готовят так: вычищают шкуру, потом начиняют её небольшими кусками мяса вперемешку с какими-то травами. Разрез сшивают, при этом всячески выталкивают воздух. Полученную тушу кладут под огромный камень и ждут до зимы.

— А потом?

— Потом едят.

— А мясо, разве, не пропадает?

Гибберлинг тихо рассмеялся.

— Конечно, пропадает. Запах, помню, резкий, аж дух забивает. А им — ничего. Едят, аж причмокивают да пальцы облизывают.