Прямая речь

Хочешь, не хочешь, но я никогда не ощущал себя «гражданином Советского Союза». Как-то прожил себе и жил. Не было у меня такого ощущения, что я в какой-то семье. А с годами оно появилось. Можно объяснять это постарением, осентименталиванием, но я думаю, что в свое время это происходит у многих. Виной этому, в первую очередь, конечно, разобщенность. Это и на культуре сказывается, и на качестве языка — на всем. И самое главное — это, конечно, наши бедные русские люди, которые остались там, за пределами нынешней России. Там другое, неблагодарное отношение к своим согражданам.

Как ни печально, но все объяснимо. Диалектика, сколь ни банально это звучит. И хаять при этом кого-то — довольно глупое занятие. Узбеки, к примеру, вдруг очнулись: самосознание у них национальное проснулось и все такое, этот момент неизбежен. Или киргизы — так много у них в республике было сделано, так хорошо они говорили по-русски — и вдруг такое отторжение. Пусть не враждебное, но национальное, оно все равно сидит в человеке. И хотя желание как-то воспрять самому за счет других — это, конечно, недальновидно и глупо, но это происходит естественно, как бы само собой. Поэтому не укоришь, такого следовало ожидать.

* * *

Не хочется говорить о вещах, которые без конца можно обсуждать — об ущемлении людей не только в национальном плане, но и вообще о бедности, о нищете. Все это общие места. Но в первую очередь это сказалось на состоянии культуры. Мне кажется, что сегодня культурный уровень падает, и не только в бывших республиках, но и в России тоже. Говорят: вот будет экономика, будет и культура… Чушь! С чего это она вдруг возьмется? От нищеты? Бедность, бывает, рождает гениев, нищета — никогда.

* * *

У меня в спектакле «Еще раз о голом короле», который идет в «Современнике», есть такой диалог:

— Не учинили мы переворота.

— К победе нас не вывела стезя.

— Мы не учли специфику народа.

— Такой народ планировать нельзя.

Так что в своих прогнозах обломились все глыбы павловские и иже с ними — политтехнологи всех мастей. Русский народ нельзя прогнозировать. Так же, впрочем, как и осколки советского народа, то же самое можно сказать и о киргизах, и о белорусах — обо всех.

В Белоруссии, конечно, будет по-другому, там другой народ. Или возьмем Украину. Ее геополитическое положение рождает такие амбиции! И вроде бы возможности большие, а умения ими распорядиться нет. Кто виноват? У нас всегда — евреи, а там, конечно, москали. Кто же еще? И на этой почве возникает национализм. И в национальные герои выходят Бандера, Мазепа… А Богдан Хмельницкий, конечно, предатель. Вот оно, это самое великодержавие при отсутствии реальной основы. Ну, хорошо, раньше вам москали мешали, но сейчас-то уж никто не мешает, даже русский язык упразднили, а умения как не было, так и нет.

* * *

Новое поколение уже не назовешь «другой Россией». Скорее, они будут тем, чем мы хотим называть себя сейчас: граждане мира. Они не будут бояться ассимиляции. Правда, обидно, если забудется русский язык. В нем слишком много русской культуры. Слишком много.

Таганка

Еще студентом вместе с одним из педагогов пришел к Любимову. Этот театр уже был успешным, уже были там свои имена, в общем, считался очень интересным. Я показался, понравился. Хотя некоторые мои педагоги говорили: «Ну, зачем ты туда идешь? Пойми, Таганка — это индустриальный театр, там органично разговаривающему артисту делать нечего. Там все орут, перекрикивая вращающиеся балки, скрипы, шумы, падения». Но я остался на Таганке и работал до тех пор, пока не произошло это несчастье с Любимовым, когда мы, несколько человек, покинули в знак протеста Таганку и ушли в «Современник». Вместо того чтобы сделать это тихо, мы еще устроили в «Современнике» довольно громкое выступление. Тогда это было нашим театральным стилем. Но мы не учли контекста времени. Любимов остался за рубежом, и все это превратилось в политику.

* * *

Поступление в Театр на Таганке сильно повлияло на меня, заставило думать определенным образом, что-то любить, что-то ненавидеть, дало основу всему дальнейшему мировоззрению. Я не говорю о профессиональных навыках, их можно было получить и в других театрах. Но самое главное, что Таганка свела меня с большим количеством замечательных людей, не говоря уж о товарищах по сцене.

Юрий Любимов собрал в театре цвет творческой интеллигенции — писателей, композиторов, ученых, которые, собственно, и занимались воспитанием нас, молодых актеров. Это был так называемый расширенный художественный совет, задача которого была служить советниками и защитниками от внешних врагов, то бишь, чиновников от культуры. Там были такие мощные личности, как Евтушенко, Вознесенский, Ахмадуллина, Окуджава, Самойлов, Абрамов, Можаев, Трифонов, Шнитке и Денисов. Общение с такими людьми не может пройти бесследно.

1992 г.

* * *

Я очень любил шефа. Я ни с кем, кроме него, не мог репетировать. Может быть, и от Эфроса, который взял Таганку после отъезда Любимова, ушел отчасти поэтому, а не только из-за принципов…