Прямая речь

Мама увидела среди других фамилию Филатов и говорит: «Ой, Филатов, как я. Вот ему и буду писать». Так завязалась переписка. Потом выяснилось, что мой папа был порядочный ловелас. Он переписывался еще с десятью девушками из Пензы. И, когда вернулся с фронта, то со всеми и познакомился.

* * *

Отец был маленького роста с большой головой и огромной шевелюрой. Рано поседел и красился басмой, но так как никогда не мог соблюсти пропорции, цвет получался волнами — от огненно-рыжего до иссиня-черного. Он был радистом, кстати, классным, мастером спорта по охоте на лис. В ту пору радисты были нужны в труднодоступных местах, поэтому мы кочевали то в казахстанских степях, то в горах Киргизии.

Когда мне исполнилось семь лет, родители развелись. Мама взяла меня в охапку и удрала от папы в Ашхабад к дальней родне, которой, правда, на месте не оказалось. Отец как-то нас вычислил и приехал, весь благоухающий одеколоном, мириться.

* * *

Мама была красавицей. Много работала, постоянно подрабатывала, заочно закончила Московский энергетический институт, и, конечно же, такая нагрузка сказалась на здоровье. Врачи посоветовали изменить климат, и она собралась на родину в Пензу. Но тут заартачился я. Мне в Ашхабаде нравилось. У меня было много друзей, мне не хотелось их бросать.

* * *

В детстве не пропускал ни одного фильма, даже документального. Мне больше нравились иностранные фильмы, особенно французские. Они были такими изящными. Честно говоря, когда после школы я поехал из Ашхабада в Москву, то весьма смутно представлял себя в кино, хотя тогда уже знал, что мое место в искусстве. Одним словом, я нацелился на режиссерский факультет ВГИКа. Но Москва меня подавила в первые же дни. Я был наивным провинциалом. Думал, поступлю с ходу. Однако после Ашхабада Москва мне быстро указала свое место. Во ВГИК я не поступил. Возвращаться назад было позорно, деньги кончились, и мне ничего не оставалось, как определяться в актеры. Вот так я и попал в «Щуку».

* * *

Первые годы было мало работы. Так уж сложилось: приходить в молодой театр чуть позже остальных очень невыгодно. Ну, конечно, что-то делал, в чем-то участвовал… В то время меня усиленно звал к себе Аркадий Исаакович Райкин. Но, хорошенько поразмыслив, я понял: двух солнц не бывает. Райкин был чистопородным гением. Он на сцене, и все — рядом никого нет, все остальные на подхвате. У него работали прелестные артисты, но… гений есть гений. Соблазнов же перебраться в Ленинград было много — квартира, зарубежные гастроли. Но я не колебался. И неожиданно пошли роли. Квартиры, правда, не было, мотался по общежитиям, но на эти мелочи никто из нас тогда внимания не обращал.

1989 г.

* * *

Я своей жене говорил вначале: «Увидишь, я буду знаменит». Я в это верил. Не от наглости. Хотя и провинциальная наглость была, я тогда не понимал размеров Москвы. Но у меня тогда уже было ощущение, что я здесь неслучайный человек.

* * *

В молодости совершаешь поступки, которые не совершить не в силах, просто потому что не можешь иначе. С годами что-то начинаешь формулировать для себя, что-то единожды найденное культивировать сознательно, и постепенно это становится такой замечательной и странной конъюнктурой. Не насиловать свое естество. Жить так, как живется и не спешить обижаться на жизнь: в конечном итоге мир устроен разумно.

* * *

Заповеди и есть тот указатель, который определяет направление. Их всего-то десять, не велик труд — выучить. Велик труд — выполнить. К тому же сегодняшний мозг требует некой картинки зримой. «Не убий» — это понятно, а «не укради» — сегодня уже требует расшифровки. Потому что был Робин Гуд. Был Деточкин. Тут уже как бы есть некий зазор. Намерения благие, а, по сути, грабеж, самосуд. «Не возжелай жену ближнего своего»… Ну, это уж совсем для нашего народа туманно. Как это? А если она не прочь? Но, конечно, без Бога жизнь невозможна, если уж говорить банальности.

* * *

Я везде понемножечку скандалю. Пытаюсь, конечно, этого не делать, не люблю себя за это. Но у меня такой характер — я быстро хожу, быстро говорю, быстро срываюсь, ошибаюсь, каюсь… Все делаю быстро. Могу надерзить и обидеть. А дома…

Мы, как известно, люди слабые, распускаемся на близких людях.

1990 г.

* * *

Популярность — просто данность, мне нужно как-то с этим жить. Ну и живу. К слову сказать, достаточно последовательно: и привязанности, и круг друзей — прежний. И что думал, то и думаю. Со времен «Экипажа» борюсь с жуирством своего героя, с устоявшимся в массовом сознании клише, которое, в сущности, имеет ко мне весьма отдаленное отношение. Казалось бы: я пишу стихи, я взрослый и достаточно умственный человек, не бог весть какой удачливый и благополучный. После «Экипажа», как будто бы стремился иначе себя обнаружить — играл другое, мучительное, что ли. Но, видимо, какая-то социальная потребность в таком энергичном, в меру легковесном, «своем в доску» была. Вот я и стал грезой пятнадцатилетних девиц от Магадана до Бреста. На стенки вешают…

* * *