Прямое попадание

Повод был убедительный, возразить что-либо на него ей было трудно, но идти в землянку Настя все равно не решалась. Она боялась снова оказаться там, где заварила эту кашу, не хотела опять встречаться с летчиками, опять разыгрывать перед ними комедию. Больше того, она теперь вообще была не рада, что согласилась с Раечкой давать эту фотографию в стенгазету. Ей почему-то начало казаться, что с фотографией, вернее — с нею самой, когда она увидит ее, обязательно что-то произойдет. На миг ей показалось даже, что фотография — это всего-навсего приманка, чтобы потом, когда все откроется, ее позор выглядел еще чудовищнее. Она вдруг представила себе, что летчики давным-давно разгадали ее, давно уже знали, что она за сестра такая лейтенанту Башенину, да только почему-то продолжали поддерживать эту игру, делать вид, что ничего не произошло. Может, они полагали, что самозванка, дескать, еще не созрела в своем падении до конца, и ждали, когда она дозреет, чтобы потом, как только подойдет срок, а то и появится на аэродроме сам Башенин, устроить в память ее когда-то доброго имени фейерверк уже до самых небес. И от этой мысли, что внезапно опалила ее, Насте стало совсем худо, и она настороженно поглядела на Козлова, втайне страшась, что он чем-нибудь — хоть словом, хоть взглядом — подтвердит это ее ужасное предположение. Но ничего пугающего или настораживающего в поведении Козлова она не увидела. Тогда Настя перевела взгляд на Раечку, словно Раечка тоже могла быть с ними в заговоре. Но тоже не увидела в ней ничего, кроме нетерпения поскорее отправиться в землянку к летчикам. Но все равно Насте не понравилось это ее болезненное нетерпение, тем более что именно Раечка, а не кто-нибудь другой, вылезла с этой своей затеей насчет заметки в стенгазете о Башенине, словно без этой заметки и фотографии нельзя было обойтись, а теперь вот еще, судя по всему, готова была ринуться за предложение Козлова в бой. Как же, пеленать — так уж сразу по рукам и ногам, хватать — так уж мертвой хваткой.

Настя сейчас готова была проклясть себя, что согласилась тогда с нею, не отвергла ее предложение сразу же, как только та открыла рот. Кой черт дернул ее тогда за язык, что она не возражает, когда надо было возразить. И этот вот еще теперь Козлов — ну чисто наказание. А тоже ведь она сама затащила его в землянку, сама обласкала взглядом, и тоже на свою же голову. Человек шел своей дорогой, у него, может, было какое-то неотложное дело, а она, видите ли, набралась нахальства и остановила его, будто знала век, и давай плакаться, что сейчас небо расколется пополам, если он не поможет достать фотографию своего сбитого друга. Как было бы хорошо, если бы она его не встретила и не остановила или пусть даже остановила, но он не согласился бы зайти к ним, заупрямился, сославшись на что-то. Да куда там, разве такие, как этот Козлов, умеют упрямиться? Согласился сразу, без всякого, как ребенок, которому показали конфетку. А сейчас, Настя видела, он даже лиловел от усердия, только чтобы поскорее угодить сестре своего однополчанина, а заодно конечно же и Раечке. Это теперь по всему чувствовалось, что Козлов старался теперь не только из-за одной Насти, он старался и из-за Раечки. Еще как только Настя познакомила их, он уже не мог от Раечки глаз отвести, а когда быстро освоившаяся Раечка затем как бы ненароком, но этак чувствительно, взяла его за локоток, чтобы, верно, приручить побыстрее, он от этого ее прикосновения вообще обмер и. отошел только в землянке.

Настя, безусловно, понимала, что Козлов сейчас был немало обескуражен ее упрямством, да и Раечка поглядывала на нее с холодным удивлением, и она наконец решилась.

— Ладно, пошли, коли так. Посмотрим, что там за фотография такая.

— И нам охота, — заявили девчата. — Мы тоже пойдем. Можно?

— Что за вопрос? — улыбнулся Козлов. Опасения Насти оказались напрасными.