Прямой эфир (СИ)

Щелкаю кнопкой на шариковой ручке и уверенно вывожу свою подпись на бланках, ощущая, как с каждой подписанной страницей окончательно освобождаюсь от своей зависимости… Зависимости от этого мужчины, от его любви, непонятной, жестокой наказывающей и совершенно неспособной на прощение… От людей, что окружали меня, усыпляя бдительность своими слащавыми речами… От страха, что я так и не добьюсь справедливости…

— Прощай, Громов, — улыбаюсь, немного тоскливо, болезненно, но все-таки искренне, и встаю с жесткого стула, от которого мой бывший муж так и не может отвести глаз.

— Катя! — машу, уже подхватив Настену на руки, и, улыбаясь, иду навстречу к неуклюжему медвежонку, что где-то с минуту безрезультатно пытается подняться с земли. — Сейчас мама вас накормлю. Будем есть суп?

— Сюп! — хлопает в ладоши старшая, пока ее сестра грызет мою золотую подвеску. И чем она ей так приглянулась?

ЭПИЛОГ

— Бывший муж известной российской певицы вывез ее детей заграницу и вот уже месяц не дает ей увидеться с семилетним сыном и полуторагодовалой дочкой, — Филипп совсем не изменился.

Разве что волосы стали длиннее и теперь собраны в хвост на затылке. Немного претит моим представлениям о том, как должен выглядеть брутальный мужчина, но отрицать, что это придает ему определенного шарма, я не могу.

Напрягаюсь, ведь он смотрит прямо на меня, но вовремя вспомнив, что сегодня не я гвоздь программы, заставляю себя перестать заливаться краской. Надеюсь, мне это все-таки удается.

— Лиза, — опускает руку с вопросником и, устроив локоть на ограждении, что отделяет кресла гостей от зрительного зала, глядит на меня из-под очков. — Два года назад ты приходила к нам в студию с подобной проблемой. Как считаешь, Забродин избрал правильную тактику для возвращения любимой женщины?

— Нет, — прочищаю горло и отрицательно качаю головой. — Нет ничего хуже, чем разлучить мать с детьми.

И вспоминать не хочу. Сердце сжимается от вида женщины в платье цвета лаванды, что стирает слезы со своих щек, а пальцы сами собой собираются в кулаки от той несправедливости, что твориться в мире. С чего мужчины решили, что имеют право использовать такое оружие?

— Как сейчас складывается твоя жизнь? Ведь насколько я знаю, буквально на следующий день после эфира ты, наконец, смогла обнять своих дочерей, — зал хлопает и его открытая улыбка вызывает во мне ответную реакцию: расцветаю, до сих пор помня те ощущения, что испытала на лужайке Громовского особняка — счастье, безмерное, необъятное; нежность, восторг… Боже, это и словами не передать!

— Прекрасно. Месяц назад мы отпраздновали их третий день рождения, — поглядываю на фото, что прямо сейчас вывели на монитор: Катя с гигантским бантом на голове отбирает у Насти новую куклу, вот они вместе задувают свечи на именинном торте, вот я смеюсь, когда они целуют меня, крепко обняв за шею.

— Уже успела отдать их в спорт? Или на танцы? — проникнувшись теплотой снимков, Смирнов не отводит взгляда от экрана, который, кажется, перевесили, ведь насколько я помню мне постоянно приходилось поворачиваться назад, чтобы разглядеть очередной снимок.

— Нет, на мой взгляд, они еще слишком малы. Да и в спорт мы вряд ли пойдем — бабушкины гены дают о себе знать, — я смеюсь, а Эвелина, сидящая рядом, по-доброму хлопает меня по ладошке.

Не такая уж она и мегера, какой я считала ее прежде. Все эти издевки, нравоучения, обидные фразы, что были брошены здесь же, канули в небытие и давно быльем поросли. Подругами нас не назовешь, но звоним мы друг с завидной регулярностью.

— И это прекрасно, Филя, — смеется актриса, успевшая уже сродниться с этим креслом.

Съемки в мелодрамах закончились, и теперь она завсегдатая различных ток-шоу, где или эпатирует публику резкой критикой в адрес гостей, или обливается слезами, проникнувшись чужим горем.

— Даже спорить не буду. С такой родственницей грех не прославиться на театральных подмостках, — в очередной раз вызывает волну аплодисментов ведущий, и вот как по щелчку пальцев вновь становится серьезным, обращаясь уже ко мне. — Скажи, вы сумели друг друга простить? Такое, вообще, забывается?

— Нет. Конечно, нет, — глупо надеяться, что однажды ты и не вспомнишь о том аду, во что злость бывшего мужа превратила твою жизнь. — Эта часть прошлого, которую никуда не выкинешь, как бы тебе этого не хотелось. Так что теперь я учусь жить с этими воспоминаниями.

— А он не пытался тебя вернуть? Ведь с тех пор, как вы расторгли брак, о его романах нигде не упоминается.

— Это все-таки личное, — не хочу больше огласки, о чем сразу извещаю Смирнова. — А комментировать свою жизнь я больше не готова.

Не готова делиться со студией сотней разговоров, что мы вели с Игорем, не хочу, чтобы кто-то знал, как он обивал мои пороги, и уж точно не хочу выносить на всеобщее обозрение свои мысли по этому поводу. Мысли, чувства, переживания — теперь только мои, за пределами досягаемости для посторонних.

— Что бы ты посоветовала нашей героине?