Прямой эфир (СИ)

Чудная. Ей бы в школу сейчас ходить, а она мчит впереди паровоза: что-то учит, читает, решает… Такая редкость в наше время, когда девушки все чаще устраивают свою судьбу под боком у успешного мужчины. Предпочитают вкладываться в свой внешний вид, пренебрегая духовным развитием, в то время как эта хрупкая миниатюрная девица чувствует себя куда комфортнее в библиотеке, нежели в этой вычурной обстановке театрального здания. Ее выдает затравленный взгляд, неестественно прямая спина, платье, подол которого торчит из-под плаща и она то и дело расправляет на нем складки… Неуверенно мнется у начищенных зеркал, без конца проверяя, не ушел ли я в зал, оставив ее одну в этом чуждом ей мире блеска и шика.

— Мелкая она какая-то, — копируя мою позу, Слава с интересом разглядывает Лизу, предусмотрительно отойдя подальше. Наверное, боится, что в этот раз я не стану бить его в ребра, нацелясь своим кулаком прямиком в его наглую физиономию. — В смысле, обычно девушки у тебя высокие и во всех местах выдающиеся.

Теперь он рисует окружности перед своей грудью, явно намекая на отсутствие нужных изгибов в теле моей знакомой, а я все так же безразлично раскручиваю зонтик, игнорируя летящие в стороны брызги.

— Ладно, — друг капитулирует, становясь серьезным. — Понял, больше никакого смеха.

— И не вздумай ее смущать, и так трясется, как заяц, — считаю нужным предостеречь Лисицкого, прекрасно зная, с каким удовольствием он подтрунивает над моими подружками. С детства такой — не знает, когда вовремя остановиться, доводя окружающих до белого каления.

— Да что ты! Что я изверг какой-то? Она и так в панике, смотри, как коленки подрагивают, — явно преувеличивает, но я решаю не развивать эту тему, поскольку Волкова уже устранила последствия непогоды со своего лица и теперь идет к нам, натянуто улыбаясь.

— Впервые в театре? — первым заводит разговор мой друг, и я благодарно выдыхаю. Забираю ее верхнюю одежду и сдаю в гардероб.

— Да. В моем городе театра нет. Только дом культуры, но к нам редко приезжают артисты, — смущенно отзывается девушка, теребя поясок на своей талии. — Так что спасибо за эту возможность, — говорит уже мне, — сама бы вряд ли решилась сходить.

— Тебе понравится, — предлагая ей свою руку, Лисицкий галантно склоняет голову, как верный паж готовый всегда и везде сопровождать свою королеву. — Я Слава, единственный человек на земле способный выдержать общество Громова.

— Разве он настолько плох? — Лиза мешкает пару секунд, но все же принимает предложенную помощь, как-то виновато взглянув на меня.

— Спрашиваешь? Разбалованный заносчивый болван.

— Поговори мне еще, — и сам расслабляюсь, уверенно следуя в зал.

***

Мама, как всегда, в своем репертуаре: картинно прижимает руки к груди, возводит глаза к потолку и, принимая очередной букет, рассыпается в благодарностях, заводя свою любимую песню, что именно ради таких моментов и стоило посвятить свою жизнь сцене. Благодарным зрителям невдомек, что едва за ней закроется дверь гримерки, цветы распихают по старым пластиковым ведрам, оставив умирать в небольшом помещении на втором этаже, мягкие игрушки будут небрежно свалены в кучу, а маска дружелюбия сойдет с лица так же быстро, как этот грим, так тщательно накладываемый ей перед представлением. Человек она тяжелый. Пресытилась всеобщим вниманием, разучилась радоваться мелочам и все чаще сотрудничество с Эвелиной Громовой наводит ужас на известных режиссеров.

— Что за позор! — рухнув на кожаный стул, мать торопливо вырывает шпильки из своей прически. Сбрасывает на пол пузырьки со всевозможными кремами, и что есть силы бьет по выкрашенной в насыщенный синий столешнице. — Эта Иванова бездарность! Чертова кукла с огромными губищами! Забыть текст! Сейчас, когда я такие надежды возлагала на эту премьеру! Ночами не спала!

— Да никто не заметил, — Слава уже не удивляется ее вспышкам, прекрасно зная, какую страсть к драматизму питает Эвелина.

— Не заметили?! В зале полно критиков! Пресса! А эта бестолочь не в силах выдавить из себя пары слов!

Я устраиваюсь на заваленном вещами кресле — изрядно потрепанном, но уже ставшим мне таким родным. В детстве мать часто брала меня сюда: я любил смотреть, как она перевоплощается из молодой красивой женщины в суровую старуху, или мифическое существо, с безобразным вороньим гнездом на голове, любил наблюдать, как она повторяет роль перед зеркалом, то хлопая глазками, то сурово поджимая губы. Когда-то и для меня она была кумиром — яркой звездой на небосклоне, на свет которой хотелось любоваться часами… Когда-то, пока я не стал старше и, наконец, не осознал, что никогда не буду для нее столь же значим, как все эти аншлаги, овации и популярность.