Прямой эфир

Это всегда было непредсказуемо. Даже в известном он выбирал что-нибудь малоизвестное, экзотическое – не популярное, но мелодичное. Что-нибудь из четвертой тетради «Песен без слов» Мендельсона, например. Или, если это был его любимый Pink Floyd, то – Marooned или Terminal Frost. Если Вилла-Лобос, то – никак не пятая Bachiana Brasileira, затасканная по эфирам, а какая-нибудь прелюдия к седьмой – немного сумасшедшая, изощренная… Ну и, конечно, оперные арии – что-нибудь барочное, забытое, очень красивое – хотя, по-моему, они все похожи одна на другую…

Между нами, я давно обещал себе прослушать или хотя бы просмотреть аннотации и списки основных треков на дисках, которые он оставил мне тогда, в последнюю ночь – помните, я говорил? Была даже мысль сделать некую подборку для эфира – может быть, устроить что-то вроде вечера его памяти… Пару раз почти уже решался, начинал перебирать диски – но так и не сделал ничего. То времени не хватало, то сил… Тут ведь надо с духом собраться, а главное – понять, что за история будет разворачиваться перед нами, где у нее начало и конец, и еще уложить все это в слова. Я к этому не способен, видимо…

И Арти, между прочим, в какой-то момент как будто заинтересовали эти диски – я рассказал ей в те дни, когда она только-только начала спрашивать об архивах Иосифа… Дал ей штук пять или шесть. Она сначала вроде бы ухватилась, загорелась – а через неделю вернула: ничего интересного, мало ли что мог слушать Иосиф, кого удивишь старым джазом или оперной классикой?

А мне хотелось бы, хотелось бы сделать что-нибудь все-таки… И – знаете? – чем больше времени проходит, тем все сильнее хочется, то есть я почему-то уверен, что это надо будет сделать рано или поздно.

Может, присоединитесь, раз уже все равно сооружаете что-то подобное, мемуарно-сувенирное, и материалов – горы?

Вы же это умеете, а вдвоем взбираться на эти горы не так зябко и, по крайней мере, есть надежда… Сумка вон там, в стеллаже, на нижней полке, так и стоит с прошлого года – все диски там. На некоторых обложках, изнутри, кстати, есть какие-то пометки или надписи карандашом – Иосиф, наверное? То ли слова, то ли аббревиатуры по-русски – я не очень понял, да и не задумывался, честно говоря… Что скажете?»

И одни уверяют, будто Дан все же пробормотал что-то в пьяном полусне, а другие сомневаются.

Только на следующий день – настаивают они – в такси, возвращаясь в Ораховац засветло, он словно бы очнулся, оглядывая бурые обесснеженные предгорья и холодный кобальт залива за стеклом: стало ясно, что ни Белого, ни какого-либо иного Рождества, ни Нового года уже не будет. С некоторым изумлением он посмотрел на два сдвоенных диска, погромыхивающих на сиденье рядом: вспомнил, как DJDJ сунул их ему в последний момент в щель окна, прощаясь.

«Сумку таскать не хочется, понятно, – сказал он. – Ну, посмотрите хоть это, послушайте бегло… Я схватил наобум, что подвернулось. Может, все же надумаете что-нибудь?»…

Это были современные CD-релизы классических и очень старых записей студии Decca: «Саломея» Штрауса 1959-го и «Трубадур» Верди 1964 года. На внутреннем вкладыше «Саломеи» крупно, заглавными буквами, было вычерчено (или скорее – выдавлено) карандашом – «САД».

Венецианские зеркала, или Дары Адриатики

Разумеется: кому из нас, вместе с Даном, не хотелось бы, чтобы и потом являлись собеседниками в ночи только такие, как Хунайн ибн Исхак или Дауд аль-Исфахани, а тот, кто называл себя герр Манн, никогда бы не приближался вовсе – оказался бы видением обморочным, приступом лихорадки?

Но он явился все-таки: прямо посередине эфира выплыл из тени за стеклом монтажной, что-то показал звукорежиссеру Марко, какие-то бумаги, похлопал того по плечу – и просидел рядом больше двух часов, обдавая Дана изредка, словно из аквариума, обесцвеченным взглядом и не проронив ни слова, кажется.

И с этим ничего уже нельзя было поделать – ведь нам не позволено вмешиваться, а лишь рассказывать – притом что и мы, надо признаться, видим и знаем далеко не все.

Правда, иногда раздаются и голоса сомневающихся: можно ли – возражают они – представить себе кого-то, кто знал бы и видел больше? Ведь если что-то не рассказано нами – этого как бы и не существует… Или: не может существовать ничего, если это не рассказано нами или не будет рассказано в свое время – тем или иным из девяти способов.

Но у нас нет времени спорить с самонадеянными, и остается согласиться: безмолвный, улыбчивый, звуконепроницаемый герр Манн наблюдал за Даном до конца эфира сквозь глицериновый полумрак, аквалангически покачивая головой в наушниках.