Прямой эфир

Некоторые шептали, правда, что Иосиф убил себя сам, поскольку за полгода до ухода как будто нарочно взялся изнурять себя работой: сначала возглавил редакцию информационных программ, потом, того хуже – не переставая быть эфирным Бариста, зачем-то попросился в службу новостей, а иногда выходил и диктором по ночам. А ведь это – каторга, как известно: шесть круглосуточных смен вразнобой, ночь-утро, день-вечер, и так далее; никакие выходные не дают восстановить биологические часы – через пару недель давление лучше не мерить; все бегут из новостей, как из пекла, а он почему-то полез туда сам, без всякой нужды, с его-то здешним авторитетом…

Большая потеря.

Русские владельцы радиостанции, люди деловые, с настоящим капиталом (кофейный бизнес, прибрежные отели и коттеджные поселки по всей Черногории и в Хорватии, заводы и нефтехимия в Словении и Бог знает еще что), вполне серьезно относились к этой самой нерентабельной волне здешнего многоязычного эфира. Соображения престижа, вроде бы растущая диаспора из России, формирование культурной среды, элитных рынков и тому подобное.

Смерть Иосифа Кана, молчание Бариста в эфире – большая потеря…

И теперь хозяева (или Хозяин) предлагают заполнить, наконец, эфирный пробел: DJDJ уполномочен изложить детали и вручить контракт (запечатанный конверт, плотная бумага – не белого, а жасминового цвета и будто бы жасмином дурманящая)…

Собственно, работа та же, но условия и формат несравненно более мягкие.

Ночной эфир на русском по средам и субботам из студии отсюда: краткие новости, обзор прессы, немного музыки. Главное: каждую среду – новое эссе о кофе (не более девяти минут, примерно тысяча двести слов), ответы на звонки в прямом эфире. В четверг утром печатная версия эссе выкладывается на сайт (текст может разрастаться), с шестнадцати ноль-ноль – ответы на вопросы, дискуссия в блоге, продолжение в пятницу и субботу до полудня (можно работать с компьютера из дома). В субботу – повтор эссе из студии, ночной эфир, прием звонков. Воскресенье, понедельник – выходные. В общем, и вторник формально свободен, но к вечеру среды новый текст должен быть готов к эфиру. Через какое-то время отладят и конвейер переводов: параллельно с русским эссе должно выходить на английском, немецком, итальянском, черногорском изводе сербского – местные помогут. На здешних русских лучше не полагаться. Они вообще между собой живут не особенно дружно, а из всех эмигрантов – самые подозрительные. Да и едва ли получится сойтись с кем-нибудь из них. Лидия и Светлана замужем за местными, заняты только выживанием и семьей. Роман и Станислав – особый случай, артистические натуры, главная забота – максимально сблизить графики, чтобы выкроить общие выходные для свиданий и поездок в Европу на рок-фестивали. Ну, и в принципе, – когда тут узнают, какой дом сняли для нового Бариста в Ораховце…

Словом, самостоятельный перевод приветствуется – плюс четверть гонорара за каждый язык. Подробности, размер гонораров – в контракте, который, как принято, не видит никто, кроме финансистов Хозяина. Первый аванс – через неделю на карточке, и тогда же нужно будет приехать сюда, освоить бывший кабинет Иосифа Кана, технику, провести студийные тренировки. Через год возможен переход к большим цифровым эссе на сайте – с инфографикой, фото, звуковыми и видеовставками. Возможна и колонка в «Русском журнале Адриатики», но это, видимо, – другая история и контракт.

Здесь, конечно, никого не интересует его паспорт и никто не против называть его так, как будет предложено. Но в эфире он будет диджей Бариста или, в крайнем случае, Второй Бариста, coffee writer. Ведь живут же на свете и, кстати, неплохо живут, cognac writers и whiskey writers…

«Но ведь нельзя же, – кашлянул Дан, покачнув конверт на ладони, – невозможно писать лучше, чем Игорь Померанцев, или читать лучше, чем Максим Пинскер…»

Но, кажется, его не услышали или не поняли…

И когда конверт был распечатан к вечеру в ораховацком доме возле книжных полок – Дану и в самом деле почудилось, что знобкая волна, опять пробежавшая по затылку, вышибла из головы ликер «Горький лист» и растворилась в воздухе жасминовым духом… Еще две недели назад его смутила значительная сумма подъемных, доступная на его первой банковской карте, – размер же гонораров, прописанный в контракте (два экземпляра на русском и английском), был неприлично, несоразмерно большим. С учетом непонятных премиальных и годового бонуса он выливался в какую-то совершенно исчезающую для воображения величину, выплачиваемую за пять тысяч слов в месяц.

Никогда, ни в каком сне не могло привидеться, чтобы слово его, еще не произнесенное и не написанное, стоило бы так дорого – слово о кофе.

Вот почему иногда говорят, что здесь следовало бы поставить точку, поскольку Дан оказался перенесенным по воздуху едва ли не в самый рай, под шорох прибрежных пальм и сосен.