Прямой наводкой по врагу

Глава 9. Еще четыре месяца между боями

Почти полтора месяца дивизия размещалась на правобережной Херсонщине в большом селе Чулаковка. Основную часть этого периода мы из-за непогоды сидели в хатах и... выпивали. Самогон здесь регулярно варили в каждой семье (поспешно отступавшие немцы не сумели вывезти всю пшеницу из местного элеватора). В отличие от Цюрупинска, где нас поначалу угощали в знак благодарности за изгнание немцев, здесь мы появились как временные постояльцы, и за самогон приходилось платить.

Пили в нашей батарее практически все, кроме выходцев из среднеазиатских республик (да и среди них бывали исключения).

Снабжавших нас самогоном жителей Чулаковки больше денег интересовала одежда и обувь, в результате немалое количество предметов летнего обмундирования и солдатского белья перекочевало в их сундуки. Это обстоятельство натолкнуло смекалистых солдат из соседнего полка на полезную идею. История эта случилась в конце декабря на окраине Чулаковки. Однажды днем в дверь окраинной хаты постучал молоденький щуплый солдат в телогрейке. В руке он держал небольшой сверток. Дверь открыла пожилая женщина, и солдат развернул сверток, в котором была ношеная солдатская гимнастерка. Распрямив ее, солдат спросил:

— Поменяем на жратву, бабуся?

— А що ти хочеш за не?

— Десяток яиц, шмат сала и полбуханки хлеба белого.

— Гаразд. Заходь до хати та почекай хвилинку, зараз зберу.

Через несколько минут солдат, неся в руке узелок со съестным, бодрым шагом шел в обратном направлении.

На следующий день в такое же время у той же двери стояли двое — рослый сержант с автоматом наперевес и вчерашний солдат, на котором сегодня были лишь брюки, белая нательная рубаха да ботинки. Он стоял, дрожа от холода (температура была около нуля), без телогрейки, шапки и обмоток. Сержант постучал в дверь прикладом автомата, громко и настойчиво. Как только в дверях показалась хозяйка, он спросил:

— Женщина, вы узнаете арестанта?

— Авжеж, цей солдатик приходив учора.

— За хищение военного обмундирования он пойдет под трибунал.

— Ой лишенько! Через ту погану гiмнастьорку та пiд трибунал? Та краще заберiть прокляту геть! Зараз винесу.

Не прошло и минуты, как она вернулась, вручила раздетому гимнастерку и захлопнула за собой дверь. Сержант с «арестантом» тут же зашли за угол хаты, где лежали телогрейка и ушанка. «Арестант» оделся, и они отправились к месту своего постоя. По дороге с удовольствием вспоминали вчерашний сытный ужин...

* * *

В честь наступающего Нового 1944 года дивизионное начальство организовало праздничный вечер для старших офицеров дивизии в помещении местной школы (я проник туда совершенно случайно).

Наш комдив, гвардии полковник Кирилл Яковлевич Тымчик, обратился к присутствовавшим с новогодним тостом, в котором были слова, запомнившиеся навсегда. Вот они:

«Помните, товарищи офицеры, что разрушенную хату можно восстановить за месяц, построить большой новый дом — за год, завод — за три года. Новый мужчина, строитель и защитник Родины, может появиться лишь через двадцать лет. Помните об этом и берегите ваших солдат!»

За Новым годом последовало Рождество, за ним старый Новый год, и все это обильно «обмывалось». По правде сказать, большинству надоело однообразие этих пьянок, поэтому приказ о перебазировании, поступивший где-то за неделю до начала февраля, был воспринят многими с облегчением. Нашим следующим прибежищем стал районный центр Ка-ланчак. Здесь нам объявили, что дивизия вскоре будет участвовать в освобождении Крыма. Было предписано начать подготовку к предстоящему штурму Перекопа. Теперь мы с повышенным вниманием слушали рассказы хозяина дома, в котором я тогда жил. Этому тщедушному мужчине по имени Степан было лет сорок, но в армию его по состоянию здоровья не брали. По рассказам Степана, за годы оккупации он вместе с земляками совершил три поездки в Крым за солью, которой тамошние татары расплачивались за привезенную с Херсонщины пшеницу. Он рассказывал, будто после оккупации Крыма немцами татары обратились к Гитлеру с петицией о придании полуострову статуса генерал-губернаторства Великой Германии и просили согласия фюрера на изгнание или истребление всех живущих здесь русских. Я не могу утверждать, было это правдой или всего лишь народной молвой, но такое слышал и позже.