Пряный аромат Востока

– Стоп, – неожиданно сказал он. – Сначала расскажи. Что было в Шимле?

Она набрала в грудь воздуха и начала рассказывать про сундук, стараясь, чтобы это звучало не скучно.

– Понимаешь, все получилось почти как шутка – какая-то сгнившая одежда, папины зубные протезы… И если подумать, сколько я откладывала эту поездку…

Она рассказала ему, что видела дом, который давным-давно арендовали родители. Гари отвез ее туда по дороге на вокзал. Каким жалким показался он ей в тумане, заброшенный, ветхий, вокруг выросли деревья, веранда покосилась и наполовину сгнила. Она не сказала ему о качелях, болтавшихся на одной веревке; в них какая-то птица свила гнездо; качелях, где они с Джози качались часами; не сказала об их спальне наверху, со старомодными обоями, на которых изображены птицы, деревья и фрукты – она разглядела их из сада, – теперь жалкими, порванными и выцветшими. Два дерева упали на садовую дорожку, а все водостоки были либо сломаны, либо забиты старой листвой.

Вот так все и было. Никаких старых слуг, которые рассказали бы ей что-нибудь из былого, никаких соседей, которые помнили бы ее. Ничего! Только густой лес, смыкавшийся вокруг старого дома, поглощавший его, словно это была его цель.

Вива рассказала ему, как в последний день они с миссис Уогхорн ездили на кладбище Санджаули и как Вива впервые видела все три могилы, вырытые в ряд. Там было тихо и спокойно. Ветер шуршал в макушках сосен, и это шуршание напоминало ласковый плеск волн. Небо было жемчужно-белым. Она выполола траву на могилах, зачерпнула воду из протекавшего по соседству ручья вазой, которую привезла с собой, и поставила цветы.

Кто-то неправильно написал мамино имя на могильном камне, а Джози назвал Джозефиной; насколько Вива помнит, так ее никто не называл.

Фрэнк внимательно слушал ее, не сводя с нее зеленых глаз. Потом крепко сжал ее руку, и ей уже не было ни стыдно, ни страшно.

– Так, – сказал он, когда она закончила свой рассказ, – в конце концов, возможно, это было и хорошо; возможно, это поможет тебе успокоиться – хоть немного, – неуверенно добавил он.

Он сказал это с такой заботой, что Вива поняла – это поворотная точка. Внутренний голос твердил ей: Люди все время скрывают что-то друг от друга, говорят друг другу утешительную ложь, не надо питать иллюзий… Нет, какая-то ее внутренняя дверца захлопнется навсегда, если она сейчас будет, как прежде, скрытничать и увиливать от прямых ответов.

Она посмотрела на Фрэнка.

– Моя мама покончила с собой.

На прощание миссис Уогхорн поведала ей другие подробности маминой смерти. Теперь Вива пересказала их Фрэнку как могла полно и просто, и это стало для нее утешением.

– Когда мне было девять или десять лет, мама болела малярией. Потом поправилась, но, вероятно, очень тосковала и упала духом. Конечно, теперь я понимаю, как ее подкосили две смерти – дочери и мужа. Раньше я как-то не думала об этом. Так вот. Она поехала верхом в хижину на хребте, в полумиле от Уайлдфлауэр-Холла, красивого места, откуда видны Гималаи и где текут две реки. Она и раньше ездила туда на этюды. Я тоже была там с ней несколько раз. Весной там можно увидеть самые невероятные цветы: чистотел, калужницу, крошечные карликовые цикламены, дикую землянику. Она оставила записку – как сильно она любила всех нас, но что ее жизнь стала невыносимой. По словам миссис Уогхорн, она сидела на вершине, пока не замерзла. А лошади положила охапку сена, чтобы та не голодала, пока ее кто-нибудь не найдет.

«Этим «кто-то», – подумала потом Вива, – мог запросто оказаться тигр или плохой человек. В конце концов, ведь это Индия».

Фрэнк обнял Виву. Гладил ей волосы, пока она говорила.

– Я подтолкнула ее к этому, – продолжила Вива с несчастным видом. – Я так долго злилась на нее, винила ее во всем. Но все, что я говорила про нее, было абсолютной неправдой. Ты был прав, когда посоветовал мне поехать туда.

– По-моему, многие дети в чем-то обвиняют своих родителей, – сказал он. – Ребенком ты не можешь их понять, а позже, если ты когда-нибудь и разговариваешь с ними, то вы говорите на разных языках. Ох, любовь моя.

Он наклонился и вытер слезы, которые потекли по ее лицу.

– Тебе не нужно рассказывать мне все, раз тебе это так больно, – сказал он. – Давай ты сделаешь это потом, понемногу.

И она согласилась, что это правильно. У них еще будет время поговорить, и она наконец сможет сказать ему всю правду. Позже, лежа в своей комнате без сна, взбудораженная, она думала вот о чем: что, если тебе повезет, очень и очень повезет, в твоей жизни найдутся один-два человека, которым ты сможешь говорить голую, без прикрас, правду. Такие, как Фрэнк, Роза и Тори. Эти люди носят в себе твою суть, как миссис Уогхорн носила в себе суть мамы. Остальное – просто пустые разговоры, которые умолкают, когда заканчивается обед или наступает ночь.

– Иди ко мне, – сказал он, когда она закончила свой рассказ. Обнял ее и стал покачивать.