Прятки

Он неловко выкарабкался из пасти шкафа, разминая затекшие ноги, морщась от боли в спине. В комнате было тихо, и снова появлялась жизнь. Потихоньку, по крупице, по лучику. За окном уже вовсю светлел туман, словно рассвет, но шторы не пускали его внутрь. Он подошёл и раздвинул их. Подоконник был пуст.

Некогда белый, а теперь – весь в трещинках, из холодного дерева, облупившегося и с забившимся внутрь мусором. Двойная рама с пыльными стёклами, между которыми растёт паутина. Смазанные комки пыли.

Словом, подоконник был знакомый, будто пришёл прямиком из детства, и Яша вдруг вспомнил, как они с соседскими детишками сидели на таком же обшарпанном дереве, поджав колени, и играли в карты или считали прохожих во дворе. А когда играть надоедало, свешивали ноги, отталкивались и с громким шлёпом приземлялись на подъездный пол. Подоконник тогда оказывался на уровне их глаз. Потом его, как и все окна, заменили на пластиковый, ломкий и непригодный для сидения, и рамы тоже стали гладкие и пустые. Паутину предусмотрительно вымели.

Несколько секунд он постоял, глядя на свежие следы в пыли. Потом развернулся и пошел прочь. Неважно, куда. Просто чтобы уйти из этой комнаты.

***

«Все рас-сто-яния когда-нибудь в круг за-мы-ка-ются. Ла-ла-ла-ла.»

Слова, как луч света, вдруг долетели до него из какой-то комнаты, залезли в него и не отпускали. Он пошёл на звук и вскоре уже стоял за приоткрытой дверью, вслушиваясь в голоса внутри.

Внутри в воздухе расцветала хрупкая плёнка из музыки и слов. Гитарник.

Самое, пожалуй, лучшее, что только может произойти здесь наутро, подумал он. Песня света и надежды, приветственная и прощальная одновременно. Утешение тем, кто остался, и тем, кто ушёл.

Все молчали. Кто-то пел, шёпотом, в голос, про себя, и молчал – о том, что внутри. Говорила только песня, и больше ничего говорить было не надо.

Человечки, сидевшие в комнате, были выжившими путниками, перешедшими очередной перевал. Ночь закончилась и отступила, испуганная светом. Шторм утих. Кораблик разминал уставшие снасти и плыл дальше, свято веря, что ветер, ведущий его – добрый и ласковый. Экипаж пел.

Яша зашел в комнату и лег на пол рядом с кем-то маленьким в жёлтой толстовке. Все вокруг свалились в одну теплую кашу-малу, выпитые, измученные, и с трудом двигали затекшими руками и ногами. Пахло утром, сладким потом и спокойствием.

Меж телами то и дело шмыгал лохматый кот, подлезая под колени и нагло задевая хвостом гитару. Кто-то утирал опухшие веки. Лица, мертвенно-бледные ночью, заново расцветали и розовели. Песня ненадолго связывает все души в один большой плед. В такие моменты можно лечь рядом, шептать строчки, обнимаясь, вдыхать запах чужих волос и принимать его как родной. Ненадолго потёмки в сердце каждого растапливаются и без страха открываются всем, кто сидит рядом. Когда песня кончится и дозвенит последний аккорд, все снова станут собой. Но пока они пели. Живые и невредимые.

Это был праздник утра. Ведь все из разлук – обязательно встречей кончаются.

Яша медленно закрыл глаза и закутался в счастье.

Что-то очень близкое зажглось и закопошилось внутри. И вдруг…

***

Внезапное воспоминание из далекого лета. Свет, столовая, быстрыми глотками выпит невкусный компот из гранёного стакана.

«Ну же, – говорит он себе. -Давай. Это всего лишь стакан. Никто не заметит.»

И ему кажется (?), что весь лагерь смотрит на него.

Звон подносов смешивается со звоном в ушах. Сейчас – или никогда. Последний обед смены. Через минуту отряд построится и уедет отсюда навсегда. Иди в очереди. Сдавай пустые тарелки с кусочками хлеба на мойку.

«Разбей стакан.»

Он никогда не делал ничего, что могло бы привлечь внимание. Но тут…

Разбей стакан. Просто так, потому что почему нет. Это как свистнуть песенку или соседские груши.

«Забудь о них – шепчет он себе. – Они – друг для друга, они ржут и переговариваются о своём, и им нет дела до тебя. Если не было все эти две недели – то, с чего бы сейчас быть?»

Очередь заканчивается. Подходи к судомойке. Пять человек впереди. Четыре. Сдал. Три. Парочка подружек шагает вперед и шепчется о чём-то.

«Это просто шутка, за которую тебе ничего не сделают.»

– Эй? Э-эй?

Заметила.

– Чего застыл?

Теперь и её подружка – тоже. Пялят на него, и секунды тикают.

Это всего лишь последний день смены.

Он начинает говорить и закашливается.

– Кхм… Дамы, – улыбается он, нервно подняв руку. – На счастье!

И разбивает о столовский кафель стакан.

Другие взгляды. Белый

До того, как умереть на белом подоконнике, скрытом занавеской, Лиза провела в доме несколько дней. За это время ей кое-как удалось вспомнить несколько историй, то ли из своей жизни, то ли из снов – примерно так же, как Яша встретил чужие руки, задремав в шкафу. Ночь высвечивала что-то уродливое. После ночи наступало утро, и надо было как-то с этим жить. Днём она выговаривалась и пересказывала все Гримму. Тот слушал очень внимательно, иногда что-то записывал и советовал не забывать.

И, в общем и целом, можно сказать, что она до конца продолжала следовать этому совету.

***

В город прокрадывалась зима.