Пряжа из раскаленных углей

Паук и паутина, вертелось в моей голове. Паук и паутина. Глупая муха! На этом ошеломляющем открытии я пришла в себя. На болотах была ловушка – этот факт сомнению не подлежал. В ловушках всегда есть тот, кто их устраивает, и тот, кто в них попадает.

Я в нее попала. Значит, есть и тот, кто всю эту гадость устроил. И мой нос подтверждал, что это не добрый лесной дух.

Тогда я открыла глаза.

Надо мной нависал низкий земляной потолок, поблескивающий влагой и плесенью, с белесым клубком проросших внутрь корней. На расстоянии вытянутой руки темнела корявая решетка из толстых, вкопанных в землю кольев. За решеткой в круглом очаге из камней метался огонь, облизывая днище кособокого закопченного котла. А дальше мой взгляд намертво приклеился к целому ряду висевших на стене черепах. Человеческих между прочим черепов. Я не видела ничего: ни гор тряпья у стен, ни сваленных в кучу разбитых горшков, ни хвороста, приготовленного для очага. А только взирающие со стены черепа.

В землянке было темно, сыро и тихо. Я даже не сразу заметила человечка, копошившегося в углу, а когда он обернулся и пошел в мою сторону, предпочла бы не заметить и подольше. Это был древний старик, скрюченный и прихрамывающий на левую ногу, одетый в невообразимое тряпье и, как оказалось при приближении, смердевший похуже болота. Его седенькие волосики свисали с боков черепа неопрятными кусками пакли, длинный нос согнулся крючком и почти касался беззубой щели рта. Однако руки у старикашки оказались на диво крепкими и сильными: когда он присел рядом со мной по другую сторону решетки, я не сразу сообразила, что он собирается делать, и просто настороженно наблюдала, а он вдруг шустро протянул руку сквозь прутья и ухватил меня за лодыжку. Я дико завизжала и отдернула ногу, но старик держал крепко, куда крепче, чем я ожидала.

– Что? Что вы собираетесь делать? – закричала я.

На мои вопли старик не обратил ни малейшего внимания. Повернув мою ногу так, чтобы получше разглядеть ее при свете очага, другой рукой он приподнял мою юбку и деловито ткнул корявым пальцем в мою икру. Потом столь же невозмутимо поднялся, проковылял в другой конец тесной землянки и принялся точить нож.

Я истерически расхохоталась. Этот старый пень собирается меня съесть?

Однако скоро мне стало не до смеха. Ни крики о помощи, ни мольбы о милости, ни самая изощренная ругань, которую я только могла вспомнить, нисколько не задели старика. Возможно, он вообще глух и нем, а я только зря срываю горло?

Я попыталась выломать прутья решетки, однако колья оказались вкопаны на славу. Я пошарила у себя на поясе в поисках ножа или хотя бы чего-нибудь острого, однако ножа не оказалось – то ли я его выронила, а то ли лиходей забрал. У меня не было ни единого шанса выбраться. Разве только напасть на старика, когда он откроет клетку – ведь он же не станет издалека метать в меня этот свой ужасный тесак?

Он и не стал. Держа в одной руке широкий, заляпанный проплешинами ржавчины нож, старик подошел к клетке и поднял вторую руку на уровне глаз. Мне следовало догадаться, что человек, сумевший поставить магическую ловушку на болоте, вряд ли будет полагаться только на физическую силу. Но я не догадалась.

Я лишь мельком глянула на то, что мерно качалось на указательном пальце мерзавца: недлинный кожаный шнурок с амулетом – так и все остальное здесь грязным, донельзя замусоленным, перетянутым несколькими рядами грязных красных ниток камушком. И уже не могла отвести от него взгляд. Амулет притягивал похлеще трясины, притягивал, всасывал, лишал силы и воли. Мысли мои стали путаться и покрываться пеленой тупого безразличия; я лишь судорожно сглотнула и почувствовала, как становится деревянным и непослушным мое тело, и вот я уже с трудом могу пошевелить хотя бы пальцем…

Леденящим ужасом промелькнуло во мне осознание того, что я пропала. Страх лишал меня последних сил. Страх и магия толкали меня к гибели, и если я поддамся… Впрочем, страх – это понятно, магия – тоже, но быть съеденной этим вонючим, нелепым, отвратительно хихикающим старикашкой? Что за мерзость!