Пряжа Пенелопы

Глупый чужестранец, он не знает, как опасно это движение, а потому берет ее руку и снова кланяется. Он не знает, можно ли в этой стране мужчине трогать женщину за руку, а уж тем более должен ли он коснуться ее пальцев губами. Он первый мужчина, чья кожа соприкоснулась с ее кожей за много-много лет. Это останется у нее в сердце, воспоминание яркое настолько, что в конце концов она раздавит, растопчет и выкинет его, чтобы оно не будило в ней тоску по несбыточному.

– Господин, – говорит она наконец, отнимая руку; всего лишь мгновение, и вот оно закончено, – я буду говорить начистоту. Если я выкажу тебе особое расположение на пиру, тебя убьют во сне. Связь хозяина и гостя освящена богами, но ты не один из нас, а женихи становятся беспокойными.

– Я могу себя защитить, госпожа.

– Я не сомневаюсь в этом. Но если тебя и не убьют во сне, то, выкажи я тебе расположение, во сне могут убить меня. Или моего сына. Безопасность зависит от равновесия: все, что я делаю, даже когда просто говорю какому-нибудь мужчине «да» или «нет», может опрокинуть равновесие и привести к кровопролитию. Ты понимаешь?

– Думаю, да.

– Хорошо. Тогда ты, надеюсь, поймешь, что хоть тебе и рады здесь, но я не буду встречаться с тобой наедине. Не буду есть за одним столом с тобой, не буду обсуждать Египет или те земли, что лежат между ним и Итакой, или языки, на которых ты говоришь, или чудеса, которые ты лицезрел. Иногда ты, может быть, улучишь возможность поговорить со мной и я отвечу так, как приличествует хозяйке. А ты можешь оставаться здесь столько, сколько захочешь. Когда же уедешь, я попрощаюсь с тобой, и, конечно, нам всем будет жалко, что нас покинул столь благородный гость. Мне жаль, что должно быть так.

Поэты не будут воспевать Кенамона из Мемфиса. Он не подходит под песни, которые они поют.

Встреча с царицей окончена. Позже, бродя по берегу в полночной темноте, он придумает кучу остроумных вещей, которые стоило сказать, множество находчивых замечаний и очаровательных эпитетов, которые не пришли ему в голову, когда были нужны. К своему удивлению, он поймет, что произнес бы их не для того, чтобы произвести на нее впечатление, а просто чтобы она улыбнулась.

Теперь же он просто говорит:

– Спасибо, госпожа.

– Добро пожаловать на Итаку, – отвечает она.

Глава 8

Протолкнем же по небосводу колесницу Гелиоса, попросим Солнце чуть продвинуться над Землей.

Пойдемте, пойдемте – смотрите.

В храме, спрятанном в глубине чащи, женщина, на чьих руках кровь, а на ногах – свежие мозоли, падает наземь перед жрицей, от которой пахнет сосной и алыми листьями, и произносит: «Убежища».

На юге, за стихшим морем, гребцы налегают на весла, не дождавшись ветра, а черный парус вяло висит на мачте.

Я кидаю взгляд в воды Посейдона, но не решаюсь прошептать имя своего брата, не осмеливаюсь сказать ему об этих черных парусах и острове, куда они направляются.

Одиссей вскрикивает от прикосновения губ Калипсо.

Менелай держит Елену за загривок, отвернув ее лицо к стене. Закончив, он уходит, а их дочь Гермиона находит мать на полу, полуприкрытую порванной одеждой, все еще глядящую в стену. Гермиона посмотрит на нее несколько мгновений, а потом отвернется и уйдет.

А под солнцем раннего вечера Пенелопа, Эос и Автоноя направляются верхом к Фенере.

С ними трое вооруженных мужчин: все они когда-то сражались под Троей. Никто из них не итакиец. Пенелопа собрала их за несколько лет, они из Спарты и Мессении, за них поручились и назвали разумными люди, которым она доверяет. Ее выводит из себя, что у нее так мало стражников, в которых она сможет быть уверена, если – или когда – придет роковой день.

Женщины выезжают из дворца, набросив на лица покрывала. Эос и Автоноя не обязаны этого делать, но им кажется правильным вести себя так же благопристойно, как их хозяйка. Покрывало Пенелопы серое, как перо молодого гуся. Иногда она заматывается в него, когда занимается ульями, что стоят в саду с пряными травами. Также она надевает его на вечерние пиры, если снисходит до участия в них, и сидит в стороне от мужчин, которые едят у ее очага.

И сейчас, на пути в Фенеру, она закутана в него и благодарна, что за тканью не видно ее глаз.

Местонахождение деревни больше не отмечает дым; теперь ее можно найти по кружащим в небе падальщикам, но, добравшись до места, женщины видят, что воронам немного кем удалось поживиться: либо теми, кто имел глупость оказывать сопротивление, либо теми, кто был слишком стар, чтобы быть угнанным в рабство. Мухам все равно. Их устроит любая лужа крови. Даресу кто-то прикрыл глаза, но это не останавливает насекомых, въедающихся в его разбухшую плоть. Большинство скота угнано. На некоторых рынках за несколько откормленных овец можно получить почти столько же, сколько за человека не самой хорошей породы. Овцы точно принесут потомство, а с людьми еще неизвестно. Каждый дом вывернут наизнанку, полы вскрыты, в колодцы брошены факелы: тот, кто ограбил это место, искал тайные сокровища, спрятанные пугливыми руками.