Прибытие поезда (СИ)

Русские идут вдоль железной дороги к Дунаю, а нам нужно… Да не дождёмся мы их, говорю тебе, гайдук!. И-и, гайдук, в этом и дело. Если бы не бандиты, просил бы я тебя… Бог с тобой, что с того, что сам бандит. Ты христианин, и тебе заплатят. Всё золото тебе, гайдук. А ты защити нас. Проведи от Дуная к русским, мимо душегубов проведи, гайдук, от лиха убереги, и от таких как ты, от дружков своих убереги, а потом уходи, всё золото тебе, и серебряные оклады, и спасёшь грешную душу, искупивши грехи благим делом, ай, пусти.

(И они рванули через степь).

3

И они рванули через степь: Кэтэлин впереди, трясущийся монах следом. За каждым – пыльное облако. Умчавшись так далеко, что прибывающий поезд сделался невидимым, только дым бежал по травяной кромке, они оказались у поворота, съехали с дороги и дальше скакали сквозь ковыли. Брат Феодул, совершенно потерявшийся в толчках, скачках и мелькании пейзажа, держался – сам не знал за что, шептал молитву и надеялся, что конь справится и сам. Спустя Бог знает сколько минут гайдук перестал мелькать впереди и сместился вбок, потом и вовсе потерялся где-то за спиной.

– …назад! – долетел его голос. – Наклонись назад, тупица!

– Что?!

– Откинься назад и тяни поводья к себе! Тяни поводья!

Конь так и не остановился, но замедлился, стал топтаться и ходить кругом. Феодул сполз с седла и откатился подальше от копыт.

Кэтэлин сидел в траве и дымил добытой на станции папиросой.

– Потянешь на себя, – сказал он сквозь зубы, – и наклонишься назад. Тогда остановишься. Может быть. Сильно не гони.

– А?

– Дальше сам поезжай, – спокойно пояснил Кэтэлин. Тут брат Феодул заметил, что конь гайдука уже стреножен каким-то ремнём. (И когда успел? Не за пару же секунд, пока монах болтался, пытаясь высвободить ногу из стремени). – Если будешь двигаться прямо, выедешь к реке и сюда обернёшься засветло. Скажи этим своим детям и кто там с ними ещё? Скажи: я жду их здесь. Когда будут идти, пусть поют. Я услышу.

– Бог с т-тобой, г-га-айдук, зачем это?

– Я ведь передумать могу.

– Зачем…

– Пшёл.

А действительно, зачем он это придумал? От Кэтэлина Пую не осталось никаких записей. Это естественно. Он и писать не умел, скорее всего. Судить об этом эпизоде можно буквально по одной фразе из воспоминаний Кирилла Янко, который, собственно, мало что мог понять, придя на условленное гайдуком место в числе прочих детей. Никаких объяснений Янко не даёт, и, похоже, эти события для него не были значимыми. Вообще, в автобиографии Янко монашеское детство и бегство из Болгарии описаны очень скупо. Я полагаю, что Кэтэлин Пую боялся засады. У холмистого и каменистого берега запросто можно было найти сотню мест для укрытия и спрятать там небольшой полицейский отряд. Гайдук не мог этого не учесть. Правда, монах просил о помощи его одного, а сам по себе разбойник не стоит такой операции. И будь это засадой – туда заманили бы всю ватагу. А ватаги не было, поэтому, может быть, Кэтэлин и согласился вести детей. Не устоял перед монастырским золотом, которое причиталось ему одному. Ну представьте компанию хотя бы десяти-пятнадцати гайдуков. Каждому достанется неполная горсть золотой трухи. В лучшем случае, полная. Всё равно заманчиво, конечно, но не настолько, чтобы тащиться через полстраны. С детьми. С попами. Нет, в причинах согласия Кэтэлина я не сомневаюсь – для одиночки это чрезвычайно выгодное предложение.

В сумерках он развёл костёр, сварил жменьку фасоли в котелке, подвешенном на прутике и двух штыках, повертел над огнём кусок вяленого мяса. А после ужина, оставив костёр гореть, отвёл коня подальше, там снова его стреножил и улёгся рядом, положив перед собой ружьё и револьвер.

Спустя ещё пару часов вдали послышались какие-то завывания, а вскоре можно было и слова различить:

– …Внегда приближатися на мя злобующым, еже снести плоти моя, оскорбляюшии мя и врази мои, тии изнемогоша и падоша. Аще ополчится на мя полк, не убоится сердце мое, аще востанет на мя брань, на Него аз уповаю.

В тёмно-синем воздухе по лиловым травам шла вереница низеньких силуэтов, начатая и замыкаемая двумя взрослыми. Идущийпоследним вёл коня. Кэтэлин перевернулся на живот и залёг с ружьём в ожидании. Когда караван приблизился к костру, гайдук приподнялся на локтях, передёрнул скобу (благо, за нестройным пением не было слышно лязга) и прицелился.

– …Едино просих от Господа, то взыщу: еже жити ми в дому Господни вся дни живота моего, зрети ми красоту Господню и посещати…

Фигурка, стоящая ближе всех к предводителю, согнулась и громко чихнула.

– ..Храм святый Его, – предводитель, не переставая петь, вмазал чихнувшему по уху.

Хор сбился, кто-то умолк, кто-то заговорил по-болгарски.

– Гайдук! – (Голос брата Феодула). – Эге-ей!

Не услышав ответа, Феодул замахал на детей (а голова его лежала в прорези прицела, как в чаше), и вновь послышалось слабое пение.

– Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? – они, похоже, решили начать по новой.

В помине тут не было никакой засады. Кэтэлин поднялся и пронзительно свистнул. Петь тут же перестали и засуетились, оглядываясь на звук.