Причём тут менты?!

Ободряюще похлопав себя по карманам, я наконец нашел папиросы, пугливо отдернул руку от экспроприированных у Гаррика сигарет с сюрпризом и, остановившись у входа в подземку, закурил «беломорину», оставалось решить последнюю проблему дня: имеет ли смысл зайти к Гаррику, дабы оповестить его о нашествии фантомасов? После второй затяжки я решил, что мне это ни к чему. Уверен, в наш век информаторов никто такого решения не одобрит, но мне даже и в моей газете претило вести хронику. Другое дело — взять тему, поразмышлять, построить глазки гипотезам — за гонорар, разумеется. И не нужно упрекать меня за отсутствие трудового энтузиазма! В мире так много вещей куда более интересных, чем те, о которых сообщают газеты! Мечты или древние книги, к примеру! Пусть хоть завтра «Астратур» сцепится с южанами или со «жмеринскими», и

52 трупы на улицах станут таким же обычным явлением, как пустые пивные банки, мой мир, моих друзей или близких это не затронет. К чему воевать за чужие идеи? Сейчас это слишком просто, слишком много самых различных поводов: гуманист может подбить кому-нибудь глаз за голодающих детей Руанды, возвышенные традиционалисты-евразийцы берут в руки автоматы из соображений высокой геополитики, демократы еще затопчут кованными сапогами всех красно-коричневых…

Гм… красно-коричневых… Мне припомнился золотистый оттенок темных волос той милой девушки, сейчас ее, наверное, опрашивают на предмет «последнего вечера жизни Шамиля», и я вдруг сообразил, что всем остальным черты ее лица очень похожи на мою зимнюю любовь — девчонку с истфака, брюнеточку, вечно ходившую в простенькой коричневой шубке в крупный белый горошек — вот вам и игры подсознания, вот, елы-палы, и неосознанное стремление к конкретному идеалу! Зимнюю любовь можно было занести в разряд безответных. Та девочка все время ходила исключительно с мужем — ученым, физкультурником и трезвенником.

«Поедем на войну!» — в киоске звукозаписи у метро на всю Сенную врубили новый хит Наталии Медведевой, вернув мои мысли к прежней теме.

«Зачем же ехать, помилуй Бог? Война такая вещь, ее можно везде найти! В любой подворотне! И если уедешь на войну, кто останется защитить твоих близких? Милиция? Хе!»

— Извини, ты не мог бы застегнуть мне пуговицу!

Опять прервали! Я недоумевающе посмотрел на мужичка лет тридцати с большой полиэтиленовой сумкой в правой руке. Он как-то странно показывал мне на верхнюю пуговицу своей замызганной курточки матерчатой.

— Застегни, а? Что тебе, в падло?

А, у него нет левой руки! Это оправдывает!

— Да «не в падло, не в падло», — хмыкнул я, застегивая ему пуговицу.

— Спасибо…

— Слушай, — уже застегнув мужичка, призадумался я, — а почему б тебе было не поставить сумку на землю да не застегнуть самому?

— Понимаешь, я очень брезгливый… Спасибо!

И пошел, находчивый! По справедливости, он заслуживал Гарриковой сигаретки!

— Постой-ка! Ты меня растрогал, болезный! На, закури! Что выберешь? — Я протянул пачки «Беломора» и «Мальборо». Проворно бросив пакет, он выбрал сигаретку, поднес зажигалку. Он, прибалдев, затянулся.

И я быстро зашагал к метро, прихрамывая на пострадавшую на осколке вазы ногу. Китайская петарда грохнула, когда я уже входил в стеклянные двери. Звук был похож на выстрел из пистолета.

Этот случай меня добил. Сакральный смысл заключался для меня в том, что мужика за его издевательский номер официально никак нельзя было бы наказать, а вот если б нашлись свидетели, что именно я вручил калеке напутавшую его сигаретку, то моя маленькая месть могла бы расцениваться и как «хулиганка»!

Я сел на поезд в направлении «Пионерской». Домой! У мафий — война, мое дело — сторона!

А дома на автоответчике меня ждал номер телефона, надиктованный не пожелавшим представиться человеком. Он знал, что я узнаю его голос. Все же — друзья! Хоть и на разных ступеньках, можно сказать, через пару пролетов социальной лестницы.

Друзья… мда! Любовь да дружба — тяжкая служба! Я отошел подальше от телефона, косясь на него, как Горбачев на бутылку водки, точней — как пацифист на бомбу замедленного действия, и закурил внеочередную «беломорину». Абсолютно ясно: после этого звоночка уже нельзя будет считать, что мое дело — сторона. Родная сторона! Но что поделаешь — на том свет стоит!

Перекурив, я решил, что со всех сторон обдумал сложившуюся ситуацию. Прикинуться, что я не узнал голос или сообщить всем общим знакомым, что-де «уезжаю, блин, срочно в деревню, даже домой не успел заглянуть!» — все это было бы постыдной низостью. Позорнее самоубийства. С другой стороны, стоило заранее подобрать варианты ответов… но что ему от меня понадобилось? Я решительно набрал номер:

— Игоря Николаевича…

— Кто?

Типично «астратуровский» голос!

— Богдан? Это Осокин, мне Игорь этот номер намотал…

— А, Дмитрий! Это Вад Таранов. Николаич с сегодняшнего дня в отпуске, он просил меня…

— Какой отпуск! Его голос на ленте!

— В отпуске! Должно быть, с утра звонил, пока не улетел…

— Да какое с утра…

Тут уже Таранов меня перебил:

— С утра! Только и мог! Ладно, оставим.