Причуды богов

Она не могла видеть Зигмунда, он стоял недвижимо, как бы застыв, и даже дыхания его не было слышно, однако Юлия не сомневалась, что он едва сдерживает раздражение от ее вопросов, от ее слез, а ведь и тех и других у нее еще много, слишком много, и не знаешь, о чем прежде спрашивать!

Она глубоко вздохнула, но все равно – сразу с голосом сладить не удалось, и первые слова выговорились тоненько, жалобно – наверное, это еще пуще рассердило Зигмунда, потому что он как-то дернулся в темноте, но вновь остался неподвижен. Да, да, конечно, ты ждала, что он не выдержит и снова схватит тебя в объятия, начнет утешать и, как пишут в романах, осушать поцелуями твои слезы? Бесполезно будить в людях чувства, которых они лишены, только и остается, что пытаться прочесть невнятные страницы в книге судьбы своей: ужасаясь настоящему, страшась будущего, открывать прошлое.

– Это вы, стало быть, сообщили отцу о моем местонахождении?

– Разумеется, – почему-то очень тихо проговорил Зигмунд.

– И он знал, что вы находитесь в лазарете? Может быть, даже виделся с вами?

– Знал. Но не виделся: вы могли об том случайно проведать, и это вызвало бы у вас ненужные подозрения.

– Что ж, весь этот план был вами измыслен? И отец его сразу одобрил?

– Не сразу. Постепенно, а все ж согласился со мною.

– Да почему? – с безнадежностью слепого, глухого и немого, неспособного уловить простоты и обыденности человеческого общения, возопила Юлия. – Да разве же нельзя было мне все открыть?! Отец ведь знал, я из его воли не выйду: что он мне велит, то и сделаю…

– Так ли? – тихо, быстро спросил Зигмунд. – Но я этого не знал.

– А, понятно. Вы вспоминаете мое бегство с Адамом. О Господи!.. А вы, часом, не открыли отцу, где и когда мы впервые с вами свиделись?

– Я… избежал подробностей, – сухо проговорил Зигмунд. – Сообщил только, что вы принимаете меня за другого, но обстоятельства нашей жизни весьма запутались, и я обязан на вас жениться, потому что… вы сами знаете почему.

Юлия привычным движением схватилась за сердце.

«Обязан… вы сами знаете почему…» Да – чтобы грех прикрыть, ведь он был первым мужчиной у той, кого затем толкнул в объятия столь многих.

– Князь Никита Ильич – умный человек, – продолжал Зигмунд. – Умный, опытный, тонкий. Он как-то обмолвился, что слишком многое испытал в жизни и в любви, чтобы не знать: судьба человека – это затейливо сплетенная провидением сеть недоразумений, из которой мы всю жизнь пытаемся выбраться. С большим или меньшим успехом. Поэтому он и постарался мне поверить.

«Поверить – и сломать жизнь родной дочери…»

Юлия опустила голову. Она не судила отца: слишком любила его. И сама знала в Зигмунде эту силу – невероятную, чарующую, подавляющую, которой невозможно противостоять. Силу настоящего мужчины. Силу героя, для которого жизнь – лишь ристалище, где он свершает свои подвиги, не обращая внимания на дам, восхищенно всплескивающих руками. Отец такой же, но ему важно в жизни одно: любовь и восторг Ангелины. А Зигмунд…

Нет, хватит то и дело задумываться и плакать. Судьба решительно сломана!

– Почему вы отправили в Варшаву Адама и остались на станции? – выпалила Юлия, и дальнейший их разговор впрямь напоминал перестрелку, так быстро отвечал Зигмунд и так быстро Юлия задавала новые и новые вопросы. Бессмысленную перестрелку, потому что оба уже истекали кровью, а все не могли остановиться и мучили, мучили друг друга…

– Чтобы поговорить с вами, предостеречь вас.

– Отчего сразу не сделали этого?

– Оставил на утро. Думал, вы уснули. Да и сам уснул: очень устал.

– И ждали Аннусю!

– Возможно.

– Вот как! Возможно! Намеревались утром побеседовать с невестой, проведя ночь с другой женщиной?

– Знаете, Юлия, по-моему, все дело в том, что вы не можете простить мне двух вещей: что я сам не пришел к вам в ту ночь – и что назвал вас именем другой женщины.

Это уже был не выстрел – залп из всех орудий! Самое страшное, что он попал в цель: все так, все правда! Но отвечать следовало столь же разрушительно и бить без промаха:

– Вовсе нет. Не обольщайтесь. Я до последнего мгновения была уверена, что предаюсь любви с Адамом. А вас я не могу простить за то, что вы отправили меня в Цветочный театр.

– Этот болван Аскеназа получил от меня преизрядную взбучку! – яростно крикнул Зигмунд. – Я вернулся в Варшаву утром и сразу помчался в ваш дом. Он был разрушен, разграблен. Мне понадобилось время, чтобы вспомнить о Богуславе: о ней как-то обмолвился в разговоре ваш отец. Но тут уж я был слишком на виду, началось заседание комитета повстанцев у Лелевеля – я должен, обязан был присутствовать! Единственным из моих людей, попавшихся на глаза, был Аскеназа. Я послал его найти вас, надежно укрыть. Этот пес ничего не понял и притащил вас в свой Театр. Слава богу, что ему, а главное, этой мерзкой Люцине не взбрело в голову выпустить вас на сцену! Шимон поклялся мне своим Иеговой, что вам не причинили никакого вреда, и он не понимает, отчего вы так внезапно исчезли.