Причуды богов

– Не знаю, – шепнула она, снова готовая плакать, но уж теперь-то слез и вправду не было ни капли, поэтому Юлия только вздохнула тяжело и снова пробормотала: – Не знаю…

Она бессильно опустилась на крыльцо рядом с Антошею, подобрала соломинку и принялась водить ею по доскам, рисуя какой-то невидимый узор, такой же запутанный, бессмысленный, как ее жизнь.

– Все говорят, – таинственно шепнул Антоша, – графа в свинцовом гробу повезут в Санкт-Петербург хоронить.

Юлия выронила соломинку, да так и замерла – вытянув руку со скрюченными пальцами, не поднимая глаз от щелястого крыльца. Сердце ударило раз… и еще раз… и холод пополз к плечам и к ногам, прежде чем оно медленно, словно нехотя, забилось снова.

– Как бы это была его последняя воля, – пояснил Антоша, и Юлия чуть заметно покачала головой.

Нет. Его последняя воля была – чтобы мертвое его тело отдали Юлии, а она тешилась бы им… Но почему так скоро? Он же сказал – когда убьют на поле сражения. А, понятно, кивнула Юлия, он застрелился – покончил с собой. Почему? Из-за пощечины? У него был вид смертельно оскорбленного, наповал убитого обидою человека.

Она схватилась за горло, но короткое, сухое рыдание все же вырвалось хриплым криком, клекотом. Антоша умоляюще сложил руки:

– Не убивайтесь так, барыня! Его не воротишь… Гляньте, идет кто-то.

Юлия медленно повернула голову, поглядела. Понадобилось время и усилие, чтобы узнать в человеке, быстро идущем от калитки, адъютанта Добрякова. Он приблизился, кивнул в знак приветствия и стал молча, как бы подбирая слова, мрачно глядя на Юлию.

– Ну, я вижу, вы уже знаете, – наконец проговорил он неприязненно. – Это лучше. Это избавляет меня от печальной необходимости… Впрочем, вам придется теперь пройти со мною в штаб. Господин главнокомандующий желает с вами говорить.

Юлия без слов поднялась и потащилась вслед за Добряковым к калитке. Все тело у нее как бы заржавело от ночных слез и еле двигалось. И ржавые мысли медленно шевелились в голове.

«Зачем я главнокомандующему? – думала она вяло. – Наверное, он знает, что Зигмунд умер из-за меня и хочет сказать… упрекнуть… Не надо. Зачем? Грех на душу. Ведь завтра, когда он узнает о моей смерти, ему будет тяжело и стыдно».

Мысль о близкой, необходимой смерти принесла облегчение. Разумеется, она больше не хочет жить и не может! «Не за что, а вопреки», – всплыли вдруг в памяти слова графини Эльжбеты. Вот именно! Она любила Зигмунда слишком сильно. А теперь вместе с этой любовью должна окончиться и жизнь.

Осознав, что мучиться осталось недолго, что еще осталась надежда встретиться с Зигмундом: ведь первые три дня после смерти душа человека не покидает места своего посмертного обитания, витает поблизости, – Юлия пошла живее. Надо поскорее закончить этот разговор, а там – в Нарев. Два слова написать отцу, попросить прощения у него и у матушки. Нет, отец потом всю жизнь будет каяться, что из-за его прихоти, этого брака, дочь покончила с собой. Он же не знает, ничего не знает… Лучше сделать это как-то незаметно, естественно. Да, все должны думать, что это случайность. Тогда похоронят в освященной земле, может быть, даже рядом с Зигмундом. Только почему он завещал отправить тело в Санкт-Петербург? А, наверное, там живут его родители…

Она наткнулась на спину Добрякова и поняла, что они пришли и уже стоят возле небольшого домика с красной черепичной кровлею, на самом берегу Нарева, где жил фельдмаршал Дибич.

– Минуту, – буркнул Добряков. – Я доложу командующему.

Он взбежал на крыльцо, вошел в двери – и через мгновение появился, сурово глядя на Юлию, которая бестолково переминалась на нижней ступеньке, словно больная лошадь у коновязи:

– Пожалуйте. Граф Толь ждет вас.

– Граф Толь? – почему-то удивилась Юлия. – Но я думала, командующий…

– Командование войсками принял генерал Толь, – сухо сказал Добряков. – Кому же еще? Он был начальником штаба, армия имеет к нему полное доверие. Вполне естественно, что до распоряжения из столицы о назначении нового командующего граф Толь принял должность покойного фельдмаршала Дибича!

– Покойного?! – пролепетала Юлия – и осеклась, прижала ладонь ко рту.

Солнце вдруг ударило ее по глазам, да так, что она на миг и ослепла, и оглохла, а испуганный голос Добрякова донесся как бы издалека:

– Ради бога, сударыня, что с вами? Умоляю, придите в себя! Я полагал, вы уж осведомлены… Простите за неделикатность, но для меня скоропостижная смерть фельдмаршала – огромное горе!

Юлия почти не слышала. Голос Антоши глухо отдавался в ушах: «Графа в свинцовом гробу повезут в Санкт-Петербург хоронить!» Понятно, почему он был так опечален: внезапно, накануне решительного наступления, умер командующий всеми российскими армиями! Но Юлия… Юлия-то думала только об одном, об одном-единственном человеке, а потому…

Зигмунд жив! Слава богу! Господи, пусть он будет чужим мужем, изменником, развратником, первейшим злодеем в свете, пусть Юлия его больше никогда не увидит! Только пусть он будет жив, а ей довольно будет знать, что он где-то живет… где-то на земле!