Причуды богов

Все дальнейшее произошло в мгновение ока. Раздался новый громовой удар, и вся каморка залилась красновато-желтоватым светом. Взглянув в окно, Юлия увидела, как между черной тучей и землею появился огненный шар и устремился к мельнице. На миг он скрылся из глаз, но тут же вновь явился в окне и завис: тускло-красный, окруженный светлым, зыбким облаком, источая резкий, свежий, особенный запах, какой всегда бывает во время грозы, – и Юлия поняла, что это запах близкой смерти. Но в тот же миг Зигмунд толкнул ее так, что она всем телом ударилась о деревянную стену мельницы, а сам сорвал с пояса саблю и… метнул ее в окно, будто копье, которым он желал насмерть поразить этого врага.

Клинок вонзился в середину молниеносного шара, и тот залился страшным фиолетовым цветом. Белые стрелы зазмеились из стороны в сторону, словно волосы Медузы Горгоны, опутали лезвие – и рухнули вместе с саблей вниз, а в окне снова явилась гроза: она стояла во всем блеске, дальние молнии горели, содрогаясь, как живые…

Зигмунд ринулся к окну, перегнулся, выглянул. Юлия смотрела поверх его плеча.

Вот Ванда! Успела добежать до середины плотины и теперь стоит почти над жерновом, глядя вниз, в самое глубокое место – бучило водяного, как говорят в народе.

– Что она хочет… – пробормотала Юлия и осеклась.

– Жизнь за их смерть! – крикнула Ванда. – Te Deum, laudamus!..

И с этими словами она кинулась с плотины, и Юлии показалось, что лопасти мельничного колеса – а может быть, лапы водяного – утянули ее в глубину.

* * *

– Te Deum?.. – через некоторое время задумчиво произнес Зигмунд. – «Deum» тут ни при чем, скорее Satans! Она теперь in tenebris… [71] А Ванда из Могилы получила даровую жертву: мы-то живы!

Юлия резко выпрямилась, вдруг, как ожог, ощутив, что прижалась к его спине всем телом, а спину эту не закрывает ничего, кроме тонкой рубашки.

Зигмунд тоже выпрямился, участливо заглянул ей в лицо.

– Не мучайся из-за нее, – сказал тихо. – Она была обречена.

Юлия покачала головой. Ей было стыдно сознаться, что она думала сейчас не о Ванде. И, уж конечно, не мучилась. Она еще не дошла до таких высот всепрощения, чтобы жалеть человека, столько раз замышлявшего против нее злодейство, а теперь и саму смерть. Да что против нее – против Зигмунда! Гораздо более всего прочего ее теперь мучило, что он мог почувствовать, как самозабвенно она к нему прижималась.

Надо было спасти разрушенную гордость, и Юлия резко махнула в окно:

– Что это вы… как это вы…

Она хотела спросить, как он догадался избавиться от молнии, но начала заикаться и принуждена была замолчать.

– Гнев Божий, друг сердечный, буря ужасная! – усмехнулся Зигмунд, устремив на нее свои непроницаемые глаза, которые она столько раз видела во сне, чтобы проснуться в слезах. – Как сказал тот же поэт, по уму вы плутовка, по душе вы дитя. Хоть что-нибудь вы слышали об электричестве?!

Юлия с досады прикусила губу. Где? Когда?

– Это относится к разряду вещей, которые устремляют наш ум от земли к небесам. Но об этом мы поговорим на втором уроке. А на первом…

Он умолк и молчал так долго, что Юлия не выдержала:

– А на первом?

Зигмунд быстро, коротко вздохнул, и Юлия вдруг увидела, что рубашка на левой стороне его груди ходит ходуном: так билось сердце.

– Может быть, сначала ты расскажешь мне… – прошептал он, – может быть, ты знаешь, почему так бывает?.. Все люди идут дорогами своими, и дорог этих много… неисчислимо много. И вот две пересекаются, словно схлестнулись нити с двух веретен вещих прялок, – схлестнулись, сплелись, свились неразрывно!

У Юлии остановилось сердце.

– Или это потому, что мы были предназначены друг другу? – словно бы с тревогой спрашивал Зигмунд. – Но тогда за волею наших отцов стояла воля богов! И это они привели тебя в мои объятия в ту ночь… чтобы завязать нити наших судеб в крепкий и неразрывный узел.

Юлия зажмурилась. Она хотела сказать что-то, но не смогла, только плакала тихими, неудержимыми слезами счастья.

– Ну что ты? – прошептал он, осторожно привлекая ее к себе. – Почему?

– Это от любви! – выдохнула Юлия, прижимаясь к нему всем телом, всем сердцем, всем существом своим и чувствуя сладостную боль там, где в ее тело вдавливалось его непомерное желание. – Это от любви…

Зигмунд медленно провел губами по ее щеке. Юлия нежно, едва касаясь, целовала его в края рта.

– Мне хочется… знаешь что? – прошептал он в ее целующие губы. – Я мечтал о тебе… мечтал, чтобы в нашу брачную ночь – наконец-то она наступит! – все было так же, как тогда. Чтобы ты вошла, а я лежал, почуяв тебя с порога, но притворяясь спящим… Чтобы все было как тогда… кроме последних слов! – уточнил он с легким смешком и так прижал ее к себе, желая загладить обиду, что Юлия только засмеялась: все прежнее улеглось в ее душе.

– Как тогда? – шепнула она, не отрываясь от его губ. – Значит, мы пойдем домой? Но как же…

Чудилось, крыло огромной птицы резко прошумело за окном – и ливень ударил вдруг, сразу, пал серой пеленой, отгородив от всего мира старую мельницу и тех двоих, что прятались на ней, изнемогая от любви.