Причуды богов

Мадам Люцина, не останавливаясь, тараторила остальные правила игры, встречаемые смехом и восторженными криками гостей. Они оставляли других девиц и выстраивались перед Юлией, поигрывая чреслами.

Мадам Люцина подтолкнула Юлию, но та стояла будто к полу приклеенная, не сводя глаз с тонкого, красивого лица Адама, на которое медленно восходила лукавая улыбка, а глаза зажигались похотливым огнем.

– О, так ты должна выбрать себе садовника?! – промурлыкал он. – Сделай милость, окажи мне эту честь, пусть у тебя будет садовник-блондин. Выбери меня, и клянусь, Незабудочка, ты этого никогда не забудешь!

В нем просыпалась чувственность, и весомое доказательство сего неудержимо восставало из густой черной шерсти, покрывавшей его бедра.

«Меня сейчас вырвет! – с ужасом подумала Юлия. – Прямо сейчас! Я больше не могу!»

Она отшатнулась от Адама и наткнулась на стоявшего рядом мужчину – того, с кем он беседовал о гильотине. Она его и не разглядела толком, да и теперь было все равно, только бы оказаться подальше от этого Кохайлика, внушавшего ей даже не отвращение – какой-то темный ужас, поэтому она схватила за руку этого незнакомца и напористо повлекла за собой прочь из залы, сопровождаемая улюлюканьем, хохотом и непристойными пожеланиями оставшихся ни с чем гостей.

– Садовник-брюнет! – оповестила всех Ружа. – У Незабудки садовник-брюнет!

Краем глаза Юлия успела увидеть, что Адам ринулся следом, однако мадам Люцина проворно заступила ему путь.

– Так у нас не принято, пан Кохайлик, – сказала она тихо, но твердо.

Ни на миг не замешкавшись, Адам попытался оттолкнуть мадам, но та вцепилась в проемы двери и стояла непоколебимо, как скала.

– Так у нас не принято, – повторила Люцина, и в голосе ее зазвенел металл. – Или вы хотите, чтобы пан Аскеназа закрыл для вас кредит в нашем Театре?

«Ох, да он даже блудит в долг, этот загонов шляхтич!» – с презрением подумала Юлия, а что было в парадной зале потом, узнать не удалось: перед нею оказалась дверь ее опочивальни, куда она и вбежала, волоча за собой своего избранника.

Захлопнула дверь, повернулась, бурно дыша, взглянула наконец на того, с кем ей предстояло сейчас разделить ложе… Да так и села на кровать, ибо ноги подкосились.

Поистине нынешний вечер выдался неистощимым на неожиданные встречи! «Садовник-брюнет» тоже оказался знакомым Юлии. Это был Валевский.

* * *

– Пан Ал… пан… – заикаясь проговорила Юлия, и он ответил почти так же, как там, на станции, где она увидела его впервые:

– Зовите меня лучше пан Флориан. Это имя не хуже прочих! И весьма соответствует обстановке! [36]

При этом он хихикнул, и Юлия, приглядевшись, поняла, что ее «садовник» изрядно пьян. Его даже пошатывало, взор блуждал, а рассеянное выражение лица доказывало, что он видит происходящее вполглаза и слышит вполуха.

«Может, он сейчас свалится и уснет, и все обойдется?» – с надеждой подумала Юлия, однако расчеты ее тут же и рухнули: пан Флориан с некоторым усилием вынудил оба глаза не разбегаться в разные стороны, а вперил их в грудь Юлии и, пробормотав:

– Что-то на тебе больно много лепестков, Незабудка! – принялся срывать с нее одежду столь сноровисто, что оторопевшая Юлия ощутила себя луковкой в руках опытного повара: уже через мгновение шелуха платья была с нее сорвана, остались только голубые чулочки с подвязками. Они-то и произвели на пана Флориана наиболее возбуждающее воздействие: застонав, он опрокинул Юлию на кровать.

«Ну, хотя бы удовольствие я наконец-то получу!» – изо всех сил стараясь быть циничной, подумала Юлия и зажмурилась, но память-предательница вдруг нарисовала перед ней брови вразлет, чеканный профиль, темно-серые глаза и твердые губы Зигмунда Сокольского, и горло сжалось от непрошеных слез. Конечно, она готова была зарыдать от ненависти к нему!

Пан Флориан вдруг опрокинулся на спину:

– Черт! Пусто-пусто! Такого со мной еще не бывало!

Она подавила вздох не то облегчения, не то разочарования и с усилием отогнала воспоминания о ночи на почтовой станции.

Кажется, дело складывается не так плохо. Сейчас пан Флориан уснет – и все останется шито-крыто.

Однако он не засыпал, а просто лежал рядом с Юлией молча, изредка трогая ее тонкое колено и тихонько посапывая, а она с трудом удерживалась, чтобы не захихикать от щекотки, и боялась только одного: что он потребует «взлелеять свой росток». С некоторыми приемами сего «цветоводства» мадам Люцина в теории ознакомила Незабудку, но применять их на практике у нее нимало не было охоты. Но вдруг пан Флориан тяжело задышал и привскочил над Юлией.

– Ох, скорее, скорее! – с беспокойством прошептал он, выкатывая свои черные глаза и раскидывая ей ноги пошире. – Мой маленький капрал готов к штурму! Скорее открой ворота крепости, не то он опять опустит свой таран!

Юлия не смогла сдержать смеха. И, едва коснувшись ее, пан Флориан задрожал, заерзал, тихонько завыл – и стремительно изверг свою похоть и свою слабость. А потом уснул так внезапно, будто умер, – и только громкое сопенье выдавало, что он вполне жив.

* * *