Причуды любви

Пока финансист предавался приятным размышлениям, сидя в кресле у горящего камина, его племянница в темном плаще и густой вуали быстро шла по парку. Она незаметно выскользнула из дому сразу же после разговора с дядей. Солнце уже село, в парке было холодно и сыро, и в воздухе стоял характерный осенний запах — запах опавшей листвы. Дрожа от озноба и напряженно вглядываясь в сгустившийся под деревьями мрак, Зара дошла почти до статуи Ахилла. Она беспокоилась: свидание было назначено на шесть часов, а так как теперь было уже двадцать минут седьмого, и холодная сырость могла очень повредить Мирко, они, возможно, уже ушли. Но нет, подойдя ближе, она заметила у самой статуи две жалкие фигуры — мужчины и мальчика.

Увидев ее, оба радостно бросились к ней навстречу, и даже в полумраке можно было заметить, что мальчик калека и очень мал ростом для своего возраста (ему было лет девять-десять), а мужчина, несмотря на поношенное пальто и старую, измятую шляпу, необыкновенно красив.

— Как я рад, что ты наконец пришла, Шеризетта [2]! — воскликнул мальчик. — Мы с папой никак не могли дождаться вечера. Нам казалось, что шесть часов никогда не наступят. А теперь я тебя съем всю без остатка! — и тонкие ручки, чересчур длинные для его изможденного тельца, любовно обвились вокруг шеи Зары.

Зара подняла мальчика и понесла его к скамейке, где они все вместе и уселись.

— Я ведь ничего не знаю, Мимо, — сказала она, обращаясь к отцу мальчика, — кроме того, что вы вчера приехали. Мне кажется, что с вашей стороны было очень неумно идти на такой риск. В Париже мадам Дюбуа, по крайней мере, не прогнала бы вас с квартиры и подождала уплаты, а здесь, среди чужих…

— Не браните нас, милый ментор, — с очаровательной улыбкой ответил Мимо, граф Сикипри, — когда вы в четверг уехали, мы с Мирко почувствовали, что солнце ушло с нашего горизонта. Следующие два-три дня беспрерывно шел дождь, а канарейка мадам Дюбуа отчаянно трещала и страшно действовала нам на нервы. Кроме того, Гризольди все свои кушанья неизменно готовил с чесноком, хотя мы думали, что излечили его от этой привычки, помните? И чесночный запах разносился из кухни по всему дому. Клянусь Бахусом, он убивал во мне всякое настроение! Я не мог писать, милая Шеризетта, а Мирко не мог играть, и мы сказали себе: «В мрачной Англии сияют хоть волосы Шеризетты, поэтому мы уедем туда от чеснока и канарейки, а лондонские туманы обогатят нас новыми идеями, и мы создадим дивные вещи». Не так ли, мой Мирко?

— Конечно, папа, — ответил мальчик, но затем его голос вдруг жалобно дрогнул. — Ты не сердишься на нас, дорогая Шеризетта? Скажи, что не сердишься!

— Детка моя! Как ты мог подумать? Я не могу сердиться на моего Мирко, что бы он ни сделал! — и из темных глаз графини исчез взгляд черной пантеры — в них появился божественно нежный взгляд Сикстинской мадонны. Она прижала к себе хрупкое тельце мальчика, закутав его в свой плащ. — Боюсь только, что в Лондоне вам будет нехорошо, а если мой дядя узнает, что вы здесь, то уж нечего надеяться на какую-нибудь помощь от него: он ведь вполне определенно сказал, что если я приеду к нему погостить на несколько недель совершенно одна, то это будет к моей же пользе, а вы знаете, что моя польза — это ваша польза, иначе разве я стала бы есть его ненавистный хлеб?

— Вы очень добры к нам, Шеризетта, — ответил Мимо. — Сестра у тебя настоящий ангел, Марио, но скоро мы все будем богаты и знамениты. Я в эту ночь видел замечательный сон и уже начал новую картину, в серых туманных тонах, — хочу изобразить странные здешние туманы.

Граф Мимо Сикипри был убежденным оптимистом.

— А пока вы обитаете в одной комнате на Невильской улице… Это ведь, кажется, очень скверный квартал? — спросила Зара.

— Не хуже того, где обретается мадам Дюбуа, — поспешил уверить ее Мимо, — а Лондон рождает во мне новые идеи.

Мирка вдруг закашлялся резким, сухим кашлем, и графиня Шульская крепче прижала его к себе.

— Вам этот адрес дал Гризольди? Он, кажется, очень милый старичок, несмотря на свой чеснок, — заметила она.

— Да, он сказал нам, что мы тут можем дешево устроиться, и мы тотчас же явились сюда и написали вам.

— Я очень удивилась, когда получила ваше письмо. Есть у вас хоть сколько-нибудь денег, Мимо?

— Конечно! — воскликнул граф Сикипри и, вынув из кармана восемь золотых французских монет, с гордым видом протянул их ей. — У нас было 200 франков, когда мы приехали, но 40 франков мы уже истратили на наши скромные нужды и на покупку красок, а 160 еще осталось. Это ведь целое состояние, и нам его хватит, пока не продам своего «Апаша» — я понесу его в лавку завтра.

У Зары упало сердце. Она по опыту знала, на сколько времени могли хватить восемь двадцатифранковых монет! Несмотря на то, что Мирко следил за своим отцом, он все-таки не мог устеречь, чтобы тот не отдал одну из монет нищему, если лицо этого нищего или его рассказ тронул его, или не купил бы какого-нибудь подарка для Мирко или графини, только для того, чтобы затем заложить его, когда придет нужда. В отношении денег граф Сикипри был безнадежен.