Причуды моей памяти

М. М. Герасимов уверен был, что эту давнюю загадочную версию можно легко прояснить, если ему позволят вскрыть царскую гробницу в Петропавловском соборе. Воодушевил он меня, и, ничтоже сумняшеся, я обратился в обком, к секретарю по пропаганде Кругловой. Заинтриговал ее легендой, дал книгу о Федоре Кузьмиче. Она вроде бы заразилась от меня этой идеей, но сказала, что надо посоветоваться в Москве, в ЦК. Зачем? А потому что «цари — не наша номенклатура, они в ведении ЦК».

Через две недели вызывает меня, увы, не позволили, объяснили — если Герасимов определит, что череп императора — череп человека, умершего не в 1825 году, а много позже, в год смерти старца, то церковь сделает его святым, что же получится — с подачи ЦК Коммунистической партии? Нет, невозможно.

Так прикончили наш с М. Герасимовым проект.

Благодаря ЦК КПСС сохранена тайна старца Федора Кузьмича и, соответственно, тайна императора Александра I.

—

Мы сейчас все хотим, чтобы у каждого была отдельная квартира. А что дальше, мелко для российского человека.

Те, кто много читают, отвыкают самостоятельно мыслить.

Качество жизни измеряется количеством счастья. Или покоя. В Швеции и в Швейцарии люди не лезут на Марс. И живут там, живут благополучно и счастливо.

Я больше не болею космосом. Зачем мне нужен Марс, когда я иду выносить мусор и вижу людей, которые роются в контейнерах? Мои восторги немедленно исчезают. Почему я должен восторгаться тем, что на Марсе есть жизнь, когда у нас жизнь так убога для многих?

Все, что я читаю сегодня, — это и есть современная литература. Я же это сегодня читаю. Например, Сэлинджер, которого я недавно перечел, — это современная литература.

Мое правило: сегодняшний день — мой самый счастливый день в жизни. Потому что большую часть жизни мы живем, или вспоминая хорошее, или надеясь на хорошее.

Как бы ни был счастлив человек — оглядываясь назад, он вздыхает.

В. Я. Александров на семинаре привел такой пример: разбирали вопрос — как отличить лошадь от лошади, пока кто-то посторонний посмотрел и сказал что, кажется, черная лошадь немного выше, чем белая.

На этом семинаре висел плакат: «И что из этого следует?»

Позже специалисты и старики утешали меня тем, что якобы в дни Октябрьской революции матросня вскрыла все царские саркофаги, искали драгоценности, перемешали все останки. На самом деле, думается, Михаил Михайлович мог и при таких условиях разобраться…

«Французский патриотизм состоит в том, что сердце согревается, вследствие этой теплоты расширяется так, что обнимает своей любовью не только близких, родных, но и всю Францию.

Немецкий патриотизм, наоборот, состоит в том, что сердце суживается, стягивается, как кожа от холода, немец начинает ненавидеть чувственное, перестает быть гражданином мира, европейцем и хочет быть лишь узким немцем» (Генрих Гейне).

Благородные либералы, борцы с тиранией, реакцией, мало того, что их меньшинство, так и притесняют их беспрестанно, ходу не дают, к тому же среди них больше неприспособленных к борьбе и выживанию. По законам естественного отбора им положено исчезнуть. С какой стати они продолжают появляться на свет? Их ссылают, выгоняют с работы, высмеивают, лишают прав, а они нарождаются. Почему? Почему они не приспособились к нашей неправедной жизни? Или почему не вымерли? Зачем им надо вновь и вновь появляться?

В семидесятые годы этот секретарь райкома ходил на симфонические концерты в Филармонию. Ходил как бы тайком. Сидел за колоннами, чтобы его поменьше видели. Однако был замечен. Вызвал его секретарь обкома Бобовиков:

— Ты, говорят, ходишь в Филармонию?

— Да, бываю.

— Что ты там делаешь?

— Музыку слушаю.

— Это же не твой район.

— Дочь у меня музыкой занимается, она просила, — придурковато объяснил он.

Оправдание его приняли с подозрением, пришлось прекратить эти посещения, изжить в себе эту опасную тягу.

Прогресс науки, культуры происходит вопреки комфорту, совершается людьми, живущими без комфорта, он им не нужен, а то и мешает. Шикарные виллы, машины им ни к чему. Большая часть комфорта, возможно, тормозит прогресс.

Еще древние римляне считали труд земледельца праведным и чистым, а жизнь его самой полезной и благородной.

Из разговоров с Виктором Борисовичем Шкловским.

— Старый человек может делать почти все, что молодой, но при этом устает.

— Я сказал Горькому: «Человек — это звучит горько». Он обиделся.

— Стихи нельзя читать каждый день, это драгоценный напиток.

— Человек сам к себе едет с пересадками.

— Самое худшее — это потерять способность удивляться.

— Что за странные гетры на вас? — сказала Гиппиус Есенину.

— На улице они называются валенки, — ответил Есенин.