Приди и виждь

Словно по какому-то негласному соглашению, они ни слова не говорили о языческих богах, о которых все напоминало и говорило в этом городе, и о его вере. Лишь раз, увидев бродячего философа-киника, одетого в лохмотья и нагло просившего милостыню, согласились друг с другом, что самые несчастные люди те, у которых вообще нет веры. Счастье, что таких во времена величия Афин, и теперь в Риме, - были один-два на город, а то и целый народ, и, вполне по справедливости, они всегда вызывали общее недоумение и сожаление…

Время от времени Марцелл заводил Криспа в торговые лавки, где выбирал лучшую одежду для сына и только потом уже - для себя. Затем они пришли в термы. Здесь отец приказал смуглым сирийцам-банщикам привести их в такой вид, чтобы им не стыдно было показаться перед самим императором.

Поначалу Криспу было как-то неловко, что они так старательно скребли, натирали душистыми благовониями его тело, то самое, которое он совсем недавно собирался отдать на мучения, а теперь почти что забыл об этом… Потом привык и уже сам, с удовольствием подставлял то руку, то ногу, пока неосторожный сириец случайно не порезал его…

- Ай! – вскричал, почувствовав острую боль Крисп.

Марцелл, вскочив с места, так сильно ударил банщика, что тот полетел в бассейн. А Крисп, хоть кровь почти сразу остановилась, долго не мог прийти в себя. И совсем не от боли или страха. Его поразила мысль: как же он собирался пойти на пытки, мучения, казнь, если не мог перенести даже такого пустяка! А может, всё это – не для него?..

Прямо из бассейна банщики перевели Криспа в небольшую комнату. Здесь, приятно щекоча голову, над ним защелкал ножницами умелый цирюльник.

Потом портной, придавая значение каждой складке, принялся облачать его в новую одежду…

Наконец, помытый, постриженный и одетый по последней моде, Крисп вышел в прохладный вестибюль терм. Когда его подвели к большому бронзовому зеркалу, то он не сразу узнал себя. На него глядел красивый стройный юноша с большими серьезными глазами. Рядом с ним, в белоснежной тоге с красными всадническими полосками, стоял как-то разом помолодевший отец.

Нежная одежда приятно ласкала тело. Ароматные мази придавали легкость и свежесть. Крисп шел и с изумлением замечал, что оказывается, в мире была и другая жизнь. Она бурлила, кипела, радовала всех вокруг. И, может, прав отец – для чего-то ведь дал её Бог людям?..

Единственным недостатком всего этого было только то, что оно почему-то не насыщало его до конца…

Сам Марцелл степенно вышагивал рядом, то и дело поправляя наградной браслет на руке и знак принадлежности ко второму по значимости всадническому сословию – золотой перстень на указательном пальце…

Они выглядели так, что встречные прохожие почтительно расступались и кланялись, уступая им дорогу.

Так они дошли до огромного дворца из белого мрамора, перед которым стояли вооруженные преторианцы.

Здесь уже им пришлось пропускать вперед важных господ в сенаторских тогах и золоченых доспехах.

Распорядитель пира отвел их почти в самый угол огромной залы. Место далеко не самое почетное, но зато отсюда очень хорошо было видно круглое возвышение-сцена, а самое главное - императорская ложа, вся утопавшая в пышных цветочных гирляндах.

Немедленно к ним подбежали рабыни и надели на головы праздничные венки из роз и фиалок.

Помещение быстро заполнялось гостями.

Вскоре, в сопровождении префекта претория Валериана, появился и сам император. Вместе с ним был его младший сын, которого Крисп сразу узнал по изображениям на серебряных монетах – цезарь Геренний Этруск. Это был болезненного вида юноша, чуть старше Криспа, судя по скучающему взгляду, явно тяготившийся всеми этими торжествами.

После долгих оваций и криков гостей, славящих императора и цезаря, Деций произнес короткую энергичную речь. Он заверил, что варвары, на войну с которыми он отправляется, будут беспощадно отброшены, истреблены, проданы в рабство и дал знак распорядителю пира.

В зале тотчас появились многочисленные слуги и повара, заставляя столики перед ложами всевозможными яствами.

Пир начался.

На помост в центре залы один за другим выбегали фокусники, акробаты, певцы и танцовщицы. Они показывали чудеса ловкости и силы, грации и красоты.

Крисп с интересом смотрел на них, хлопал вместе со всеми и с аппетитом пробовал все новые блюда, которые придвигал к нему отец. Единственное, от чего он решительно отказался – это от паштета из соловьиных языков. Он очень любил этих невзрачных с виду птиц с их удивительным пением и не смог заставить себя отведать традиционного блюда императорских пиров.

А в остальном, ему все больше и больше нравилось тут.

Когда на сцену вышел известный поэт и нараспев стал читать посвященную императору поэму, в зале воцарилась благоговейная тишина. Сам Деций слушал невнимательно. Он то и дело перешептывался с Валерианом и подзывал к себе кого-нибудь из легатов. Было видно, что император чем-то озабочен и лишь отдает положенную дань чествующему его городу.