Приди в мои сны

По вечерам приходили Игнат и мастер Берг. С Виктором они почти не разговаривали, да у него и не оставалось сил для разговоров, чувствовал он себя беспомощнее младенца. И смерть свою близкую тоже чувствовал. Она пахла кровью и гноем, разрывала легкие кашлем, пульсировала в поломанной ноге. И однажды доктор сказал:

– Надо делать ампутацию, боюсь, что начинается гангрена.

Виктору показалось, что Евдокия испугалась больше его самого. Самому ему было уже все равно, с одной ногой умирать или с двумя.

– Игнат, помоги ему! – Евдокия не говорила, а кричала. Сдержанности ее хватило только на то, чтобы дождаться ухода доктора. – Ты ведь можешь…

Тот ответил что-то очень тихо, встал из-за стола и ушел, а Евдокия расплакалась. Она сидела рядом с Виктором, гладила его по голове, и горячие слезы падали ему на щеку. Хотелось утешить, сказать, что он не боится, но сил не было, и Виктор просто смотрел.

Вечером или утром – он уже не мог понять – вернулся Игнат, но не один, а с татарином. Виктор видел его раньше на острове. Татарин вежливо кивнул Евдокии, подошел к Виктору, стянул одеяло, ощупал ногу. Больно уже почти не было, только гноем запахло очень сильно.

– Я попробую, – сказал татарин и вытащил диковинный нож с длинным узким лезвием и костяной рукоятью. – Сначала надо выпустить гной. Будет больно. – Он посмотрел в глаза Виктору. – Ты меня слышишь?

Он кивнул. Боли за последнее время было столько, что Виктор почти перестал ее чувствовать.

– Мне понадобится Полозова кровь. – Татарин искоса посмотрел на Игната. – Немного, размером с дробину. Дашь?

Игнат кивнул, поддернул рукав, посмотрел на браслет на своем запястье. Раньше Виктор никакого браслета не видел, хоть и работал с Игнатом плечом к плечу.

– Выдержишь? – спросил мастер Берг, но не у Виктора, а у Игната.

– Мы не на озере, да и до полнолуния еще далеко. Надо только его расклепать.

Мужчины вышли из комнаты, с Виктором осталась только Евдокия.

– Все будет хорошо. – Она улыбнулась. – Ты поправишься.

Игнат с Татарином вернулись быстро. Или это Виктор снова провалился в беспамятство. Все, что было потом, он помнил обрывочно. Докрасна раскаленное лезвие ножа, запах горелой плоти, боль, забвение и снова боль, но уже не от ножа, а от льющегося прямо в рану расплавленного серебра. Он думал, что сил нет и на то, чтобы дышать, но сил хватило даже на крик. Жидкое серебро растекалось по жилам, выжигало изнутри и не позволяло потерять сознание, невидимыми нитями привязало к реальности.

– Три дня будет очень плохо, – сказал татарин, вытирая ветошью окровавленный нож. – Если выдержит, будет жить.

Виктор знал, что не выдержит. Потому что выдержать такую боль не может никто.

Но он выдержал. Три дня и три ночи нестерпимых, не прекращающихся ни на мгновение мучений. Голос он сорвал от крика в первый день, оглох во второй, ослеп на третий…

Четвертый день прокрался в комнату мутным серым рассветом, погасил свечу, горящую в изголовье Викторовой кровати, взъерошил волосы прохладной лапой сквозняка, улегся на грудь старым одноглазым котом, замурлыкал, и Виктор в одночасье почувствовал себя живым. От света, запахов и звуков закружилась голова. Когда он попытался привстать, потревоженный кот предупреждающе выпустил когти, но мурлыкать не перестал.

– Васька, да что ж ты делаешь, паршивец? – Евдокия согнала кота на пол и лишь потом увидела, что Виктор пришел в себя. – Мальчик… – Она тяжело опустилась на стул, осторожно, словно молодой человек был сделан из хрусталя, потрогала его лоб. – Вернулся, – сказала и вдруг расплакалась.

А он не знал, как ее успокоить, какие найти слова. Чувство неловкости смешивалось в нем с дикой радостью от того, что он есть, а боли больше нет. Это было похоже на чудо, а может, и являлось настоящим чудом.

Евдокия успокоилась быстро, уголком платка вытерла глаза и, не обращая внимания на протесты Виктора, стащила с него одеяло.

– Все хорошо, – проговорила она твердо. Кому сказала: ему или себе самой? – Теперь точно заживет.

А он смотрел на свою ногу и не узнавал. Худая, как у ребенка, исполосованная шрамами, с бурой, высохшей до состояния пергаментной бумаги кожей.

– Были бы кости, а мясо нарастет. – Евдокия поймала его взгляд. – Она ведь у тебя страшная была, распухшая, как колода, черная. Доктор хотел делать ампутацию.

Про ампутацию Виктор помнил и сейчас был счастлив от того, что ампутации не случилось. Куда ему с одной ногой?

– Теперь все сладится, все заживет. – Евдокия аккуратно укрыла его одеялом. – Еще Настю свою на руках поносишь.

– Настю?..

– Звал ты ее, когда был в беспамятстве. И меня Настей называл. Невеста твоя?

– Невеста. – Виктор улыбнулся. – Только она пока об этом не знает.

* * *