Придорожная трава

- Мой Фродечка, - горячо зашептала Люська, - мой маленький котик! Прости, мое солнышко, мой сладенький, прости меня… Мое золотко, мой пушистик… Сейчас я тебя освобожу…

Люська неловко приподнялась и с неожиданной силой толкнула бревно в сторону, да так, что оно откатилось на несколько шагов.

- Зверечек мой серенький, мамочка возьмет тебя на ручки… - Люська подняла раздавленное тельце и прижала к груди, - пойдем, пойдем отсюда.

Она медленно поднялась на ноги, скользнув равнодушным взглядом по Никиному лицу, как будто и не увидела ее. Ни одной слезинки не было в Люськиных глазах, отчего Ника испугалась еще сильней. Надежда Васильевна попятилась, уступая Люське дорогу. Люська начала спускаться по ступенькам, и на середине оступилась и едва не съехала вниз, но так и не выпустила мертвого кота из рук. И только оказавшись на земле, согнулась и разрыдалась, горько и отчаянно.

Надежда Васильевна вышла из ступора первой, спустилась к ней и обняла за плечи:

- Ну что ж ты так убиваешься, моя девочка… Ну разве можно так убиваться?

- Мой Фродечка, - всхлипнула Люська и зашлась рыданием, не в силах выговорить ни слова.

Надежда Васильевна повернулась к Нике:

- Водички надо. Или валерьяночки лучше.

Ника кивнула и провела рукой по лицу. Действительно, почему же она стоит? Она хотела зайти в дом и шагнула за порог, но увидела кровь на полу и красные капли на стенах и попятилась. Нет, в машине есть аптечка, лучше спуститься туда. Она обошла Люську, еще сжимавшую в объятьях раздавленное тельце, и снова почувствовала, как тошнота подступает к горлу. Но, оказавшись в машине, Ника не смогла сразу взять аптечку и вернуться: села на заднее сиденье, закрыла дверь, чтобы не слышать Люськиных причитаний и дурацких утешений Надежды Васильевны, и откинулась назад, запрокинув голову. Алексей тоже хорош - сбежал и не видел этого кошмара. Мужчины на удивление чувствительные существа, а мнят себя сильным полом.

Ника посидела несколько минут, стараясь прийти в себя и приготовиться к продолжению событий, которые не обещали ничего хорошего. Но когда она вылезла из машины со стаканчиком корвалола, разведенного минералкой, самое страшное осталось позади. Надежда Васильевна уговорила Люську положить мертвого кота в корзинку.

- Вот, не бойся, - бормотала старушка, поглаживая Люську по голове, - клади. Ему тут будет хорошо.

- Он не хотел, - рыдала Люська, - он не хотел выходить, я сама его вытащила! Я никогда так с ним не поступала!

- Не надо себя винить, никто же не знал.

- Он знал, он не хотел. Он чувствовал. А как он на меня смотрел!

- Клади, вот так, осторожненько. Пусть в корзиночке полежит.

Ника протянула домработнице пластиковый стаканчик, та кивнула, подхватила его и попыталась напоить Люську. Ника накапала убойную дозу, не меньше чем половину флакона, но все же сомневалась, что это поможет.

Из-за дома вышел Алексей - вид у него был потрепанный и растерянный.

- Надо ее в город отвезти, - посоветовала Надежда Васильевна, - и доктора вызвать. Котик-то ей как ребеночек был. Она и убивается по нему, как по дитятку родному.

Ника кивнула. Неизвестно, что лучше, - остаться здесь или ехать с несчастной Люськой в город. Она теперь не перешагнет через порог до тех пор, пока ей не объяснят, почему такое произошло. И уж этим-то точно пусть занимается Алексей! Вот он, его подрядчик, который не берет много денег! Сколько можно повторять, что скупой платит дважды?

Утешительница из нее, конечно, была никакая, но Люську Ника жалела искренне: Фродо и вправду был для подруги единственным родным существом.

Сапог глубоко уходит в густую болотную грязь, и, чтобы сделать шаг, надо дернуть его наверх с отвратительным чавкающим звуком. Жалкая сосенка обломится у основания, если на нее опереться. Потому что заживо гниет.

Небо тяжелым серым брюхом ложится на землю, ровную как стол, но ничего родить эта земля не может, кроме белесого, напоенного водой мха. Капля падает за воротник - это мелкая морось облепила сосновые иглы, как тля, и грузным комком срывается вниз. Мокрая челка ложится на лоб, как чья-то остывшая ладонь.

Тухлый запах болота плывет между редкими жидкими деревцами, клубится мутными колтунами, поднимается, вскидывая невидимые руки со скрюченными пальцами, а потом сжимает ими горло.

Высокий терем покосившейся грудой осел в грязь, его светлые некогда бревна покрыты черной прелью с бледно-зелеными разводами грибка. Если провести ногтем по склизкой стене, на ней останется глубокая борозда, но светлого дерева видно так и не будет. Только вязкая гниль.

И до самого горизонта - лишь выцветший мох, тощие трухлявые стволы и почерневшие останки домов, которые по пояс вязнут в умирающей земле.

Зима присыплет это уродство снегом, словно припудрит шрамы от ожогов на лице, стянет землю сухой коркой льда, схватится лапой за серое брюхо неба, выжимая его досуха. И на короткое время гниение остановится, чтобы передохнуть.