Придворное общество

Принуждение, которое люди осуществляют по отношению друг к другу и сами к себе, — назовем здесь только эти аспекты — претерпевает структурные изменения. Они легко наблюдаются в развитии европейских обществ в Новое время, если сопоставить, скажем, положение дворянства в позднем средневековье с позициями придворной аристократии во Франции или позиции слоев цехового бюргерства Германии доиндустриальной эпохи с положением занятых профессиональным трудом буржуазных слоев в той же стране в ходе прогрессирующей урбанизации, индустриализации и государственной интеграции. Это наблюдение помогает нам понимать своеобразный феномен романтизации функционально нисходящих или уже погибших социальных формаций представителями более поздней ступени развития. Подобные импульсы романтизации обычно можно локализовать в определенных состоятельных слоях, особенно в их элитах. Их собственные притязания на господство оказываются, несмотря на их привилегированное положение, в существенной части неудовлетворенными и не могут быть удовлетворены без разрушения того самого режима, который и гарантирует им привилегии. Гораздо сильнее, чем предшествовавшие им социальные группы, эти слои подвержены принуждению со стороны своих взаимозависимостей и требуемому цивилизацией самопринуждению. Поэтому для вышеупомянутых новых привилегированных, но не полностью удовлетворенных слоев представители ранних ступеней развития превращаются в символы более свободной, непринужденной, простой, естественной или, во всяком случае, лучшей жизни, в олицетворение идеалов, по которым страстно тоскуют, но на воплощение которых в общественной жизни, в настоящем или в будущем, уже не надеются. Примером подобного настроения общества может служить прославление странствующих рыцарей в эпоху перемещения дворянства к королевскому двору. Можно указать и на индивидуализированный пример — оперы Вагнера, в которых воспеваются свободное, самоуправляющееся средневековое цеховое бюргерство и, опять же, средневековое рыцарство в ту самую пору, когда рухнули надежды немецкой буржуазии на большую долю участия в осуществлении власти и усилились факторы принуждения, исходящие от государственной интеграции и индустриализации экономики. Иными словами, одним из центральных симптомов романтических установок и идеалов является то, что их представители видят в настоящем лишь ухудшение, в свете некоторого лучшего прошлого. В свою очередь, будущее — насколько они вообще имеют в виду какое-либо будущее — они видят лишь как восстановление лучшего, чистейшего, идеализированного прошлого. Можно задаться вопросом, почему взгляд таких склонных к романтике групп обращен назад и почему они ищут облегчения своих нынешних бед в возвращении к прошедшей ступени общественного развития, о которой сами они имеют именно романтическое, нереалистическое представление. Тогда мы столкнемся с тем специфическим конфликтом, который можно назвать основным конфликтом романтических форм опыта. Романтический характер человеческих установок, находящих выражение в продуктах культуры, конституируется обыкновенно дилеммой привилегированных общественных слоев. Хотя эти социальные группы и потрясают своими цепями, они не могут избавиться от этих цепей, не поставив одновременно на карту весь тот общественный порядок, который обеспечивает им обособленное, привилегированное положение, а значит, вместе с тем и самые основы их собственных ценностных установок и смыслов. Конечно, обычно есть и другие (помимо романтизма) возможности справиться с подобной дилеммой. В самом придворном обществе Франции романтические течения играли, насколько можно усмотреть, меньшую роль именно в ту эпоху, когда король был способен жестко натянуть узду правления — в эпоху Людовика XIV. Иначе обстояло дело в те времена, когда властители еще или уже не были столь сильны. Впрочем, возможно, что при дворе Людовика XIV аналогичную роль играли мистически религиозные течения. Возможность идентифицировать себя с «угнетателем» и те эмоциональные вознаграждения, которые давала такая идентификация в период, когда слава короля была велика, а могущество его королевства огромно, делала, быть может, несколько более сносным принуждение со стороны власти и цивилизации в эпоху превращения дворян в придворных. Это могло несколько ослаблять негативные компоненты противоречивых ощущений знати.