Приемная мать

До чего же трудно было вчера вставать! Мне показа­лось, что едва я успела закрыть глаза, как раздался голос Весты и надо было просыпаться. Труднее всего было поднять Сассь. Я старалась разбудить ее, но мои увещевания действовали, как колыбельная песня. Она только посапывала, не открывая глаз. Веста подошла и молча сорвала с нее одеяло. Сассь в своей светло-зеле­ной ночной рубашке лежала в постели, как маленькая гусеница и, сжавшись в комочек, старалась сохранить сонное тепло. У меня было сильное желание снова укрыть ее одеялом и дать ей еще поспать.

Но следя уголком глаза за Вестой, я поняла, что у нее по отношению к Сассь были совсем другие, гораздо более энергичные планы. Поэтому я подошла к Сассь, взяла ее на руки и, сопровождаемая смехом девочек, направилась к умывальнику. Я сделала всего несколько шагов, как Сассь выпрямилась у меня на руках и со­скользнула на пол. Первое, что она мне сказала, было:

— Кадри, ты обещала рассказать сегодня дальше.

Так что это совсем не пустяк — давать в темноте щедрые обещания! Вынь да положь, и непременно се­годня. Из-за банного дня и вечернего киносеанса вчера у нас ничего не вышло, но сегодня я постаралась пол­ностью выполнить свое обещание. Утром я ходила с ними гулять. Теперь, вечером, рассказала им половину своих историй. Кроме того, успела справиться с таким делом, как шитье платьев для кукол.

У нас тут почему-то совершенно забывают, что ма­ленькие девочки играют в куклы. И на всю группу у нас есть только кукла Айны — красавица с закрываю­щимися глазами — и тряпочная лысая матрешка нашей Реэт. Я на практике доказала малышам, что некраси­вую головку можно скрасить шапочкой и даже тряпоч­ная кукла в платье с воланами выглядит вполне при­лично.

Когда Анне, уходя на танцы, спросила меня, как это у меня хватает терпения возиться с детскими тряп­ками, я совершенно напрасно притворилась снисходи­тельной. Мне и самой доставляло удовольствие приду­мывать и шить крошечные платьица. Жаль только, что лоскутков у нас было маловато. Но у меня появилась очень хорошая мысль. Посмотрим, решусь ли я ее вы­сказать.

В общем, нам с малышами было очень весело, осо­бенно, когда все остальные ушли на танцы. И девочки пионерского возраста с удовольствием играли с нами. Какими милыми и славными становятся дети, когда играют. Это видно даже по Айне. Она забыла о своем воображаемом руководящем положении, и с Сассь они даже особенно не ссорились. Я каждый раз успевала во­время вмешаться.

Я как раз отправила малышей умываться, а некото­рых успела даже уложить спать, когда девочки верну­лись с танцев. Обычно после вечеров оживленно об­суждаются впечатления. Под какую пластинку лучше танцевать, какой танец, кто с кем чаще танцует, у кого это лучше получается и т. д. Но сегодня обсуждалась совсем необычная сенсация.

Наверху, в зале, сегодня дежурила воспитательница Сиймсон. Все было спокойно, и танцы проходили как обычно, как вдруг воспитательница встала и, торопливо пробираясь между танцующими, подошла к Энту и Мелите. Что там произошло и что было сказано — ни­кто не знал. Во всяком случае, они оба стояли посреди зала, один с высокомерным, другая с равнодушным видом. Потом Энту что-то ответил. Эта историческая «реплика» не дошла до свидетелей из-за громкой му­зыки и шума в зале. В ответ на нее воспитательница крикнула: «Вон!» так громко, что иголка соскочила с пластинки, а потом Сиймсон подняла руку, словно хо­тела ударить Энту. Выражение лица Энту несколько изменилось и, пожав плечами, он нарочито медленно вышел из зала.

Я так живо представляю себе эту сцену, словно сама ее видела, и если я в этой истории кого-либо обвиняю, то, несомненно, прежде всего Энту. Поэтому я совер­шенно не согласна с девочками, которые единодушно изливали свой гнев на воспитательницу.

Тинка была так рассержена, словно кто-то пытался учинить над ней телесное наказание. Она с шумом ото­двинула платяной шкаф от стенного и зашвырнула свои вечерние туфли на полку с такой силой, что они стук­нулись об стену.

— Эта Сиймсон — просто мерзкая старуха. И что она, собственно, собой представляет? Мало того, что она вечно тиранит малышей, так теперь и за нас принялась. Ну, пусть только попробует! Ааду тоже сказал, что, в конце концов, для таких вещей существует закон. Надо поговорить с мальчиками и что-то предпринять. Так это оставлять нельзя. Надо идти к директору или...

Я уже ждала, что теперь вступит в игру папа, как Марелле, которая только что вернулась из дому и была в курсе события не больше, чем я, перебила Тинку:

— Вот именно. Напиши своему отцу. Разве это дело! Посмотрите, как она бережет мальчишек своей группы. Защищает их, как лев, а теперь Энрико... Ах, как это можно! Бедный Энрико!

Я смотрела на Марелле, как на какое-то библейское чудо, полное вопиющих противоречий. Так, значит, бедный Э н р и к о! Но и Анне и на этот раз даже Лики считали, что воспитательница вела себя оскорбительно. И что она вообще очень злая и ужасно нервная и по­стоянно сердится и кричит.