Приемная мать

Кого назначить защитниками? По характеру больше всего подошла бы Марелле. Но по другим качествам она все-таки не годится. Воспитательница посоветовала нам предложить обвиняемым самим выбрать защитни­ков. Как в настоящем суде. Оно и лучше. Какая же де­вочка захочет их защищать? И в заседатели решили пригласить мальчиков, чтобы не нарушить возмож­ности вынесения беспристрастного приговора. Пусть уж будет даже 2:1 в пользу мальчиков,

Уже вчера вечером мы записали важнейшие пункты обвинительной речи. На этот раз мы должны победить! Должны заставить их призадуматься о вещах, о кото­рых они не задумывались, по-видимому, до сих пор.

Кстати, сегодня днем произошло еще кое-что, давшее нам дополнительные козыри. Дело в том, что у нас и вообще во всем мире всеобщее восхищение вызвал ге­роический подвиг четырех советских юношей, 49 дней дрейфовавших в море, юношей, которые до этого ничем выдающимся не отличались, а теперь, когда жизнь потребовала, вдруг оказались такими героями. Мы, де­вочки, все без исключения восхищались ими.

Прямая почему-то именно мне поручила рассказать о них на уроке классного руководителя. Я говорила об этом, как чувствовала. Я не умею говорить так, словно все слова берутся из моего собственного маленького кармана. Для меня великое — это по-настоящему ве­ликое, и я с восхищением смотрю снизу вверх на тех, кто способен на великие дела, потому что сама я могу сделать так мало. Наверно, все это получилось у меня очень наивно. Я заметила на левом крыле усмешки и презрительные гримасы. Видела, как Ааду, наклонясь к Энту, что-то долго шептал ему на ухо. Едва я закон­чила свой рассказ, как слово взял Энту:

— Доклад был очень содержателен и обширен. Только одно мне не ясно. А именно — где же тут вели­кий героизм? Я лично во всем этом вижу один опреде­ленный факт. Человек, попавший в тяжелое положение, ну, в данном случае ему угрожала смертельная опас­ность, изо всех сил старается спасти свою жизнь. Ведь, как мы учили и знаем, это просто естественный инс­тинкт всякого живого существа. Его называют инстинк­том самосохранения. И он проявляется как у людей, так и у животных. Почему же вдруг этот врожденный инстинкт мы стали считать героизмом?

Делает ли в данном случае героем тот факт, что чело­век в безвыходном положении грыз брючный ремень и уплел свой баян?

Ох, как остроумно! Мальчишки, конечно, смеялись очень самоуверенно и победоносно. Было невозможно не нарушить обет молчания, тем более, что из-за наших планов он был излишним. Я с разбегу бросилась с голо­вой прямо в этот коварный, притворно-хладнокровный оборонительный вал, который мальчишки поставили перед собой. Я атаковала, как умела:

—...И, наконец, Энрико Адамсон сам сказал о самом главном. Каждый человек, попав в беду, старается выжить сам. Вот именно с а м. В том-то и разница. Вы знаете, что эти ребята делали эти 49 дней. Сделали они хоть шаг, который показал бы, что каждый из них сле­довал естественному инстинкту и пытался спасти только свою жизнь? Почему они в первый же день пересчитали картошку и разделили поровну, на равные части? И почему они сохранили это равенство до конца? И в те дни, когда начала угасать надежда и до смерти было рукой подать. Ни один из них не струсил, ни одного из них естественный инстинкт не заставил пытаться сохранить свою жизнь за счет жизни другого человека. Я уверена, что кое-кто из молодых людей, окажись он в таком положении, употребил бы свой ре­мень совсем для других целей. Может быть, от страха и безнадежности он дрожащими руками затянул бы его вокруг собственной шеи, а может быть, тот, кто силь­нее, воспользовался бы своим правом сильного и столк­нул остальных за борт, чтобы иметь побольше того, что удерживает душу в теле. Это было не так уж невоз­можно. О таком мы и в литературе читали. И у меня, например, был когда-то одноклассник, который просто так, для развлечения, столкнул более слабого с крутой горы, где уж тут говорить о подобном случае.

Когда я все это высказала, а потом ясно увидела, как у Энту сначала побелел кончик носа, а затем посте­пенно все лицо, мне вдруг стало жаль его. Стало стыдно за себя. Хотелось взять свои слова обратно, но было уже поздно. Сейчас я могу утешиться только тем, что никто другой не понял моего намека и никому другому я этого никогда не говорила и не собиралась говорить. Но честное слово, эти постоянные издевки надо всем, что хоть немножко лучше и прекраснее, высмеивание того, к чему каждый из нас должен стремиться, — не могут не выводить из себя. При этом у меня бывает такое чувство, что они сами не верят в то, о чем или вернее как говорят. Не может же быть, что молодежь одной и той же страны, члены Коммунистического Союза Молодежи могли бы иметь такие разные идеалы и настолько по-разному воспринимать хотя бы это со­бытие. Пришлось бы им самим вот так дрейфовать в море, не знаю, что бы они тогда об этом сказали.