Приемная мать

— Хорошо. Раз нет, так нет. Из этого вы можете заключить, насколько хитры девочки и какими сред­ствами они защищаются, — иронически заметил Андрес, что было встречено дружным шумом в зале, и Лики пришлось восстановить порядок, настойчиво по­звонив в колокольчик.

— Однако я должен еще раз вернуться к этой самой поэзии. Мне запомнилось нечто в таком роде: сияющие письмена звезд нам понятны уже с рожденья! Хорошо. Если какие-то там высшие звездные письмена ясны ей еще с рождения, то я, простодушный девятиклассник, спрашиваю ее, почему же она теперь, через семнадцать лет, не пользуется этими знаниями? Почему она — я снова цитирую ее собственные слова, бросается теперь выражениями, похожими на камни, чтобы поразить сердца?!

Должен сказать, что меня серьезно удивляет отказ судьи приобщить к делу эти «сияющие звездные пись­мена». Наш спор носит принципиальный характер и по­скольку именно в этой поэзии записаны одни принципы, а жизнь показывает несколько другие, то в интересах истины необходимо их сопоставить. Мне запомнились лишь некоторые случайные строки, но и этого доста­точно, чтобы сделать вывод. Есть общее впечатление. Если желаете, я могу тут же поделиться этим общим впечатлением — (я-то уж совсем не желаю!). — Я рис­кую снова вызвать возмущение и гнев девочек да и других присутствующих в этом зале, если, со своей сто­роны, приведу здесь одно сравнение. Когда читаешь эту элегию, то улавливаешь в ней примерно такую мысль (еще раз прошу извинить неделикатность выраже­ния) — «Мир — это море дерьма, а я в нем как цветок!»

Андрес с удовлетворением оглядывает смеющийся зал.

— Если бы я не знал, что в данном случае мы имеем дело с современной девушкой, ученицей школы-интер­ната в двадцатом веке, с настоящей комсомолкой, то счел бы всю эту историю бредом какой-то барышни ушедших времен. И не поэтому ли автор так стыдится обнародования плодов своего вдохновения, не поэтому ли...

Так теперь, значит, я сижу здесь на скамье подсуди­мых, у позорного столба. Я невольно подняла руку к лицу, словно защищаясь. Но какая уж это защита. Другие были настороже. Еще как. Какое-то время я ни­чего не слышала. Пришла в себя только, когда настала очередь выступать Анне. Вернее, когда она захватила эту очередь.

— Меня удивляют приемы защитника. Вместо того, чтобы исполнять свои прямые обязанности, т. е. защи­щать обвиняемых, он обвиняет обвинителя. Ловко обходя при этом основной факт, что всякое разглашение чужой тайны — подлость! Как следует из слов защит­ника, он и сам принимал в этом участие, иначе откуда же у него эти цитаты! Удивительнее всего в данном случае то обстоятельство, что он не понял прочитан­ного или, может быть, просто не дочитал до конца. — (Восклицание Андреса: «Нет, не дочитал!».) — Но оста­вим это. Если защитник хочет провести дискуссию на литературную тему — (Похоже, что Анне на этот раз действительно пригодилось изучение иностранных слов.) — и если автор данного произведения согласен, то мы можем в ближайшем будущем устроить литера­турный суд или обсуждение этой работы. Во всяком случае, к данному судебному разбирательству эта тема не имеет по существу никакого отношения.

Далее. Не говоря уже о тех абсурдных намеках, ко­торые затрагивают Кадри Ялакас как комсомолку и которые тем более низки, что сам защитник верит в них столь же мало как я или любой из нас — не говоря уже об этом, я вынуждена отклонить обвинение, в под­тверждение которого он намерен, в случае необходи­мости, представить целый класс свидетелей.

Я серьезно удивляюсь, как защитник вообще осме­лился обратить внимание сегодняшнего суда на эти со­бытия. Разве он не боится таким образом окончательно скомпрометировать своих подзащитных?

Анне вызывает свидетелей из нашего класса. Оба события предстают перед присутствующими примерно такими, какими они были на самом деле.

— Так, теперь вы сами слышали. Что же удивитель­ного, что в таком случае даже самый тактичный чело­век может потерять самообладание. Скажите, почему ни одна из девочек никогда не слышала от Кадри ни одного некрасивого выражения или злого слова? Не следует ли сделать из этого вывод, что нашим дорогим соученикам, особенно десятиклассникам, приходится иногда отвечать на их же языке. По-видимому, на единственном доступном их пониманию языке, кото­рый они в состоянии усвоить...

Ох, дальше Анне говорила что-то о моих отноше­ниях с малышами и вообще в пылу спора принялась так хвалить меня, что это становилось для меня таким же мучительным, как «разоблачения» Андреса.

А в общем-то, история такова, что, если бы мачеха согласилась, я насовсем подарила бы Анне свое розовое платье!