Приемные дети войны

Поле Херсонесского маяка, окруженное с трех сторон морем, с высокими скалистыми берегами и сдавленное у границ огромными серыми валунами, находилось рядом с передним краем. Линия фронта была настолько близка, что фашисты приспособились вести за маяком постоянное наблюдение и сравнительно точно обстреливали его из дальнобойной артиллерии.

И все же черноморские летчики здесь жили и воевали. Ежедневно отсюда они делали десятки вылетов. Самолеты располагались в надежных, вырытых в каменистом грунте капонирах, заслоняемых, как щитами, железными и деревянными настилами. Ночью летчики находились в подземных кубриках батарейцев, а днем — поближе к машинам, под обрывом высокого берега.

Глава VII

Севастопольская страда… Здесь полный суровых испытаний заканчивался для Грималовского 1941 год.

Морозным январским утром Лобозов повел свою четверку "Пе-2" на задание. По сведениям, полученным командованием, в поселке Ковш, на южном берегу Крыма, отмечал Новый год немецкий генералитет. Задача осложнялась тем, что цель была точечной и притом походила на расположенные неподалеку здания, а пикировать самолетам следовало со стороны моря с последующим уходом в горы.

Сверху все поселковые дома были похожи, как близнецы. Но штурман звена Грималовский нашел фашистский штаб. И пиршество превратилось для фрицев в собственные поминки.

По возвращении на базу экипаж встретили шуткой:

— Испортили штабистам праздничный обед? Напоили фугасным коктейлем? Отчего ж на обратном пути не прихватили с их стола парочку бутылок коньяку?

— А после нашего угощения, — расхохотался Грималовский, — пища малость подперченной стала — на зуб не бери, осколком подавишься.

— Обойдемся без коньяка, — добавил Лобозов. — Как-нибудь спиртом перебьемся.

И веселой гурьбой авиаторы ввалились в столовую, где, как всегда, уже вели свои бесконечные дебаты летчик Кондрашин со штурманом Богомоловым. Послушать их, так выходило, что летчик слишком рано ввел самолет в пикирование, а штурман слишком близко подпустил истребителей противника, прозевал начало их атаки. Оба петушились, доказывая собственную правоту. Сослуживцы разнимали их, как рефери, но и сами, запалясь, вступали в горячий спор.

И сейчас, подойдя к спорящим, Грималовский для затравки бросил басовитое:

— Богомол прав. Зря "на горло" берешь, Кондрашин.

— Мазила твой Богомол! — завелся летчик. — Бомбы коту под хвост зафугасил.

— Бывает. Сам ведь теорию вероятности попадания изучал.

— Нет никакой теории попадания! Есть обыкновенные мазилы. Ты же угодил в немецкий штаб. — И, повернувшись к Богомолову, добавил: — Учись, мазила!

Ворвавшийся в кубрик с мороза дневальный, окутался клубами пара. Он близоруко сощурился, разглядывая беседующих, и громко выкрикнул:

— Кондрашин и Богомолов, на выход! Комэск вызывает!

Друзья поспешно поднялись.

Грималовский проводил их долгим взглядом. Он-то прекрасно понимал всю наигранность этих бестолковых споров. Просто, привлекая чужое внимание, заставляя людей спорить до хрипоты, они возбуждали всех, помогали забыть об усталости.

А летали они тогда до изнеможения, но все сознавали, что замены нет, и не будет, что в их руках судьба Севастополя.

Они с волнением вслушивались в сводки Совинформбюро, и четкий левитановский голос, перечисляющий количество взятых военнопленных и уничтоженной вражеской техники, был для них самой красочной музыкой.

Но им было мало знать только о потерях гитлеровских армий, об успешном развитии наступления, им хотелось выяснить, как сами немцы относятся к небывалому для гитлеровцев поражению под Москвой. И однажды они получили ответ на этот вопрос.

Как-то над аэродромом появилось два "мессершмитта", собравшихся, видимо, уничтожить наши бомбардировщики на земле. Но меткий огонь зенитчиков нарушил замысел врага. У ведущего самолета забарахлил мотор, и он, не выпуская шасси, пошел на посадку. Ведомый взмыл свечой ввысь и, сопровождаемый огнем батарей, стал улепетывать.

Выхватывая на ходу пистолеты, севастопольцы бросились к летчику, вылезшему из кабины. Им оказался рослый детина с усыпанным крупными веснушками лицом, будто он перед вылетом усердно потчевал себя гречневой кашей, а вымыться позабыл. Воровато пряча взор, ни на кого не глядя, он снял с пояса оружие и, передавая его набежавшим офицерам, твердил:

— Гитлер капут… Майн гот! Нихт шиссен. Москау шист фатерланд. — И ткнул себя указательным пальцем в висок.

Что означал этот жест?

— Наступление под Москвой — это выстрел в висок фатерланду, — перевел Грималовский.

На допросе немец признал, что после такого удара фашистской Германии трудно будет оправиться. Солдаты и офицеры опасаются, как бы оно не стало началом конца.

— Опасаются — это не то слово, — заметил Лобозов. — Мы постараемся их поскорее убедить в этом!

В тот же вечер состоялся сеанс "агитационной работы".

Группа "петляковых" взяла курс на Сарабуз. Маскируясь в облаках, самолеты скрытно приблизились к аэродрому и обрушили на него точный бомбовой удар. На земле были уничтожены и повреждены семь вражеских машин, так и не успевших подняться в воздух.