Приемный ребенок

– Я выяснила только сегодня утром. Всего несколько недель, не больше. У меня все это время немного кружилась голова и вроде беспричинно подташнивало. Я все списывала на стресс из-за возвращения сюда. Мы чуть машины не лишились – попали в аварию, только въехав в город… – Я отмахиваюсь от обеспокоенного взгляда Пэмми. – Оказалось, ерунда, но когда я почувствовала головокружение, то решила, что от шока. А затем несколько дней назад я поняла, что месячных не было. И мне потребовалось столько времени, чтобы набраться храбрости и сделать тест.

Пэмми опускает ладонь на мою руку, и я чувствую, как тепло разливается по всему телу. Слава богу, у меня есть она, человек, с которым я могу поговорить. Сегодня с утра после теста я сходила с ума, металась взад и вперед по дому, а Дэн в это время что-то писал на своем ноутбуке наверху, совершенно не представляя, какое изменяющее жизнь событие только что произошло. Я не уверена, что он даже знает, какой сегодня день недели, – он всегда такой, когда пишет первый набросок. Он очень удивился, когда я зашла к нему, чтобы сообщить, что отправляюсь к Пэмми. Уверена: он думал, я на работе.

– Наверное, это глупый вопрос: ты сказала Дэну?

Я смеюсь.

– Ты права: это глупый вопрос. Если б я сказала Дэну, то мы бы не увиделись: он бы замотал меня защитной пупырчатой пленкой. – Делаю глоток чая и корчу гримасу. – У чая без кофеина именно такой вкус? Серьезно? Даже нормального чая нельзя выпить, пока беременна? Чертовому ребенку еще нет десяти недель, а я уже иду на жертвы.

– Это тебе ничего не подсказывает?

– Нет, – твердо заявляю я. – Мне это ни о чем не говорит. Говорит другое. У меня есть новость, которую мой муж ждет больше года, – это то единственное, что сделает любовь моей жизни самым счастливым человеком на свете, но я лучше воткну булавки себе в глаза, чем сообщу ему об этом.

– Но ты же не можешь избавиться от ребенка? Это разобьет ему сердце.

– А он никогда не узнает, – тихо отвечаю я. – Если я решу прервать беременность, Дэн никогда, вообще никогда не должен узнать, что я была беременной. Это разобьет ему сердце, и, думаю, в таком случае нашему браку придет конец.

Чувствую себя ужасно, заявляя ей это, ведь я так открыто говорю об аборте, когда Пэмми так отчаянно хочет ребенка. Но у меня больше никого нет. Это так эгоистично.

– Но если ты будешь ему врать и избавишься от ребенка, ты сможешь с этим жить? Ваш брак выдержит такую тайну?

– Не знаю, – вздыхаю я. – А что будет, если я рожу ребенка, которого не хочу, для того, чтобы порадовать мужа? Это брак выдержит? Кажется, что любой вариант, какой бы я ни выбрала, обречен. По крайней мере, вариант с тайной не испортит жизнь несчастному ребенку.

– Вот в этом и заключается твоя проблема, Имоджен, ты считаешь, что не сможешь быть идеальной матерью. Нет идеальных матерей. Все допускают ошибки, теряют терпение, говорят вещи, которые не имеют в виду, и непреднамеренно портят жизнь детям. А что, если б все вдруг решили, что единственный способ решить эту проблему – вообще не рожать детей? Население вскоре вымерло бы.

– У большинства людей нет генетической предрасположенности портить жизнь своим отпрыскам, – возражаю я. – У большинства людей…

– Бла-бла-бла, трудное детство, бла-бла-бла, мать, которая не обращала внимания, бла-бла-бла, плохие гены. – Судя по виду, Пэмми сама сейчас может расплакаться. – Дело в том, что ты – не твоя мать. Ты делаешь свой выбор, и если ты решишь любить своего ребенка и сделаешь все, что можешь, то будешь достаточно хорошей матерью. Все могут только стараться и быть такими. Не идеальными, а достаточно хорошими.

– Ты этого не знаешь, – рявкаю я, и мне тут же становится плохо. Но она не знает, какой матерью я буду. Какую опасность я буду представлять. Потому что последний ребенок, которому я не помогла, которого я подвела, теперь мертв.

Глава 23

Имоджен

В школе пахнет точно также, как двадцать пять лет назад, и этот запах ударяет мне в лицо в ту секунду, когда я переступаю порог. Я не понимаю, как запах может держаться десятилетиями? Старые ковры заменили, новые соответствуют новому статусу – школа теперь именуется академией. Стены недавно покрасили, и тем не менее чувство страха и неадекватности, которые я всегда испытывала в этих длинных коридорах, остается неизменным. И мне сразу снова одиннадцать лет.

Я и представить не могла, что когда-нибудь снова войду в эти двери. Мне кажется, из коридора высосали весь воздух. Здесь еще хуже, чем в доме, где прошло мое детство, – я чувствую себя так, словно плыву сквозь вязкую, жидкую патоку.

Я иду к школьному секретарю, которая едва ли бросает на меня взгляд и буркает:

– Вверх по лестнице и налево.

– Я знаю, я раньше училась в этой школе, – улыбаюсь я, но это бесполезно: полная седовласая дама уже повернулась к своему компьютеру. Меня от нее отделяет стеклянная перегородка.