Приемыш черной Туанетты

— Деа не может быть судьей — она может только восхищаться, а вы, бабушка, всегда одного мнения с ней, — произнесла высокая девушка любезным, но слегка деланным голосом, с резким французским акцентом. — Что бы ни сделал кузен Филипп, вы обе считаете все совершенством. Но я и то должна признаться, что картина очень хороша, очень хороша!

— Еще до того, как Филипп закончил картину, папа говорил, что она необыкновенно хороша для молодого художника. Он писал ее, когда был у нас прошлой зимой, — прервала ее Деа своим серьезным мелодичным голосом, не изменившимся с детства.

В это мгновение дверь распахнулась, и вошел Филипп, возбужденный и красный. В руках у него была газета, и его лицо сияло восторгом.

— Взгляните, бабушка, смотри, Деа, слушайте, кузина Люсиль, что пишут о моей картине. Дядя Эдуард возмущался, что она плохо повешена, но ее заметили и вот что пишут:

«№ 270. Повешена слишком высоко, что не делает чести администрации выставки…» и т. д. «Теплое чувство, правдивая кисть, тонкое понимание красок, сила и размах — вот достоинства, не часто встречающиеся у наших лучших художников. Мы уже говорили, что художнику всего восемнадцать лет».

— Браво! — вскричала Люсиль, хлопая в ладоши.

— Это не преувеличено, мой дорогой мальчик, — сказала мадам Эйнсворт.

Лицо Деи выражало счастье. Но чем больше она чувствовала, тем меньше говорила, и поэтому молчала.

— О, она уже дома! — удивился Филипп, взглянув на полотно. — Да, она лучше при этом освещении. Знаете, я был в таком отчаянии, когда они повесили ее чуть ли не под потолком… Но теперь все в порядке. Ну, разве Деа не похожа? Это все, что я ценю в своей картине!..