Приемыш черной Туанетты

Спустя несколько дней, когда мадам Эйнсворт с сыном приехали в Новый Орлеан, Филиппу было много лучше, и он почти смирился с предстоящей встречей. Он ждал их, спокойный, с улыбкой, сидя у своего любимого окна и сжимая слабой рукой руку Деи, словно искал поддержки и силы у своего верного друга. В комнате больше никого не было. Вошла мадам Эйнсворт, на ее лице отразились нежность и раскаяние. Она прижала к сердцу своего внука, и все страхи Филиппа исчезли. Он обнял бабушку и прошептал:

– Бабушка, я люблю вас и никогда больше не причиню вам горя…

Мадам Эйнсворт прижала к сердцу своего внука, и все страхи Филиппа исчезли.

Этой коротенькой фразы было вполне достаточно, чтобы смягчить самое суровое сердце, и с этих пор между бабушкой и внуком царствовало полное согласие.

– Отец Жозеф говорит, что вы не увезете меня сейчас? – сказал Филипп, когда оба они несколько успокоились.

– Мой дорогой, ты останешься здесь, сколько захочешь, и даже навсегда, если пожелаешь. С этой минуты я буду жить только для твоего счастья.

Через несколько дней после приезда Эйнсвортов отец Жозеф, зайдя к ним, застал мирную семейную сцену. Филипп лежал в кресле под своим любимым деревом, бабушка сидела рядом, обмахивая его веером, а Дея, сидя на низеньком стуле, читала вслух, Гомо безмятежно растянулся у ее ног. Мистер Эйнсворт и мистер Детрава ходили взад и вперед по аллее роз, оживленно беседуя об искусстве. Маленькая клетка с «детьми» висела на ветке душистой оливы. Селина сидела на ступеньках террасы и шила, а возле нее, свернувшись клубочком, громко храпел Лилибель.

Дея первая увидела отца Жозефа, отложила книгу и придвинула кресло к их маленькому кружку.

– Нет, нет, дитя мое, я не могу остаться. Меня ждет работа, которую я должен непременно окончить. Я вижу, что у вас все идет на лад! Этого довольно для меня.

Подойдя к клетке с «детьми», которые весело играли, отец Жозеф задумчиво смотрел на них несколько минут, затем произнес с некоторым замешательством:

– Дитя мое, если для тебя это не очень большое лишение, если ты можешь расстаться с ними, мне бы хотелось взять сегодня «детей» домой. Ты сможешь забрать их, когда угодно, но сегодня… сегодня… видя вас всех такими счастливыми, я чувствую себя особенно одиноким. – И с тихим вздохом обвязав клетку платком, он простился и скрылся в сумерках.

Поздно ночью, проходя мимо домика отца Жозефа, каждый мог услышать нежную, грустную мелодию старинного вальса, которую отец Жозеф выводил на своей флейте.

Глава XXXVII Что было через несколько лет

Надеюсь, что мои юные читатели не сочтут лишним, если я расскажу им о том, что происходило в гостиной мадам Эйнсворт через несколько лет после ее примирения с внуком.

Залитый светом, против большого окна стоял мольберт, на который только что поставили картину. Сюжет ее был очень прост, но она производила сильное впечатление. На заднем плане полотна виднелся старый сад, а в центре девушка в белом платье и венком на голове, медленно спускалась по залитой солнцем тропинке.

Эту картину внимательно рассматривали мадам Эйнсворт, важная и статная, как всегда, но с кротким выражением лица. Рядом с ней стояла высокая, стройная девушка с великолепными рыжевато-каштановыми волосами и нежным румянцем на щеках. Ее нельзя было назвать красивой, но она была очень эффектна и представляла резкий контраст с другой молодой девушкой, прелестной, и очень застенчивой, которая, приподняв свое нежное, изящное личико, с восторгом глядела на картину.

– Дея, уж конечно, не найдет тут ни малейшего недостатка; она умеет только восхищаться, – сказала высокая девушка несколько искусственным тоном и с заметным французским акцентом. – Да и вы, бабушка, в этом отношении очень похожи на нее. Можно сказать заранее, что вы признаете совершенством все, что бы ни сделал кузен Филипп. Впрочем, и по-моему картина мила, очень мила. Художники на выставке так расхваливали ее.

– Еще до того, как Филипп закончил картину, папа говорил, что она необыкновенно хороша для молодого художника. Он писал ее, когда был у нас прошлой зимой, – прервала ее Дея своим серьезным мелодичным голосом, не изменившимся с детства.

– Я нисколько не удивляюсь, что картина нравится вам, Дея, – сказала Люсиль, – читатель уже, конечно, узнал ее. – Филипп изобразил вас настоящим ангелом.

– О, я не считаю это портретом, – возразила Дея, и нежный румянец показался у нее на щеках. – Положим, я по просьбе Филиппа позировала для картины, но он так идеализировал меня, что теперь трудно даже заметить сходство.

– Вы ошибаетесь, моя дорогая, – сказала, ласково взглянув на нее, мадам Эйнсворт. – Сходство, напротив, замечательное.

– Конечно, сходство очень выгодное для Деи, – с легкой насмешкой проговорила Люсиль, – а бабушка, как я вижу, очень пристрастна к модели.

– Мне кажется, моя милая, – несколько сухо сказала мадам Эйнсворт, – что ты не ценишь, как бы следовало, талант Филиппа.