Приемыш черной Туанетты

У скульптора было множество книг в кожаных и полотняных переплетах; некоторые — в простых бумажных, а иные — без переплета; были среди них книги разных форматов, толстые и тонкие, старые и новые, но было примечательным, что на заглавном листке каждой из них стояло имя Виктора Гюго. Несколько книг представляли роскошные иллюстрированные парижские издания, и эти иллюстрации служили образцом для некоторых работ — статуэток и этюдов — мастера. Часть этюдов была написана и раскрашена самим художником, и все они были исполнены необычайно талантливо. На столике, в рамках под стеклом, стояло несколько изящных групп, а на стене висели медальоны с милым женским личиком в разных ракурсах, а также множество этюдов ребенка, похожего на Дею. Нетрудно было догадаться, что моделью для этих этюдов была мать Деи.

Убирая на столе и вытирая пыль с книг, Деа не переставала говорить тихим, ласковым голосом. Сначала отец не обращал на нее внимания, но мало-помалу взгляд его прояснился, и он начал прислушиваться к дочери. Время от времени он проводил рукой по лбу, как бы отгоняя нечто, заслонявшее ему глаза. Казалось, Деа, повторяя по нескольку раз одно и то же, отгоняла навязчивые видения отца и заставляла его слушать себя.

— Понял ли ты, милый? — повторила она настойчиво. — Завтра этот господин купит «Эсмеральду»; у нас тогда будет пятьдесят франков, а пятьдесят франков хватит надолго. На обед сможем приготовить котлеты и салат, а старая Сюзетта сможет опять приходить к нам на работу.

— Пятьдесят франков! Уверена ли ты, Деа, что у нас будет пятьдесят франков? — прервал ее отец, проявляя интерес к словам девочки. — В таком случае я смогу купить немного красок. У меня совсем кончился ультрамарин, да и розовой краски надо бы прикупить. Я начал раскрашивать несколько статуэток, а красок не хватает.

— Они будут у тебя, папа́! Я куплю их завтра же. У тебя теперь будет все, что только тебе нужно, — с гордостью говорила Деа.

— Все, что нужно? Ты думаешь, что это так? Так я могу купить книгу «Человек, который смеется» в издании Гашетта? Там превосходные иллюстрации, которые мне хочется скопировать.

Деа опечалилась, и голос ее дрожал, когда она ответила:

— Я не знаю, папа́, я посмотрю, я спрошу в магазине на Королевской улице. Если не очень дорого, я постараюсь купить.

— Это издание стоит пятьдесят франков, — мечтательно промолвил художник.

— Но папа́, милый, мы не можем истратить все деньги на книги, когда у нас нет хлеба.

— Пятьдесят франков, пятьдесят франков! — повторял он жалобно. — И я не могу купить издание Гашетта!

— Купишь, но позже. Мы скоро разбогатеем. Слушай, папа́, что я скажу тебе: добрый господин, что купил «Квазимодо», — художник, но он пишет картины, а не занимается лепкой из воска. Он обещает платить мне, если я буду ходить к нему позировать для его картины.

— Но тебе нельзя ходить к нему, Деа, нельзя! — решительно воскликнул отец.

— Он будет платить мне, папа́, и я смогу купить книгу.

— Ну, если это даст возможность купить издание Гашетта, — то, пожалуй, можно пойти.

Деа отвернулась и слабо улыбнулась.

«Бедняжка папа́! — подумала она. — Он готов согласиться на все за книгу Виктора Гюго!»

— Слушай, папа́, — продолжала она срывающимся голосом, взяв его длинную худую руку и нежно похлопывая по ней. — Не позволишь ли ты художнику прийти сюда посмотреть твои композиции? Он, может статься, и купит какую-нибудь, а ведь они стоят гораздо дороже, чем отдельные статуэтки. Можно ему прийти сюда и посмотреть их?

— Сюда, Деа?.. Сюда, в этот дом, где я погребен? Чужой — здесь! А я так хвор и убог! Нет, нет, дитя, ты безумна, ты безжалостна! Я никому не отворю дверей, кроме тебя! — И он тоскливо и беспокойно огляделся кругом, словно боясь, что чужие вот-вот ворвутся сюда.

— Ну, успокойся, не думай об этом, милый, — старалась успокоить его девочка. — Он не придет сюда, если ты не хочешь. Я сама отнесу твои работы к нему. Ты упакуешь их хорошенько в корзину, а я отнесу.

— Ну, да, ты сможешь отнести мои композиции, а теперь я пойду работать.

С нервной торопливостью отец заправил лампу с темным абажуром, взял воск и инструменты и уселся за стол, поправив увеличительное стекло у глаза.

Он был высокого роста и хорош собой, несмотря на болезненный вид; лицо его было одухотворено, движения мягки и изящны, и в то время, как он бесшумно и ловко работал, Деа склонилась над столом и с гордостью нежно смотрела на него.

Сгустились сумерки, Деа тихо поднялась и, закрыв ставни, пошла в комнату отца; она приготовила ему постель, натянула сетку от москитов и поставила графин свежей воды на маленький столик у кровати.

«Бедный папа́! — думала она, шагая по комнате с видом взрослой женщины. — Может быть, он будет спать хоть этой ночью, а не шагать по комнате и стонать, как вчера. Надо раздобыть ему эту книгу; он будет так счастлив!»

Приготовив все необходимое, она подошла к отцу проститься перед сном и, целуя его, заботливо прошептала:

— Не засиживайся поздно, милый папа́, постарайся нынче поспать. Хорошо?