Приезд ревизора

Часы бьют семь, и Шомполов достаточно уж увлажнил свои внутренности из графинчика, содержащего в себе настойку, известную под именем ерофеича. Он ходит по сцене и грустит, что случается с ним всегда, когда ерошка-маляр намалюет баканом на лице его итальянский пейзаж с надписью: «Извержение Везувия». От нечего делать он обращается к сторожу.

— Меня, брат Михеич, здесь понимать не могут! — говорит он уныло. — Здесь и люди-то, брат, не люди, а так, какие-то сирены, только навыворот: хвост человечий, а стан рыбий… Ну, скажи ты сам: какой же я комик! и сложение и голос — все во мне трагическое!.. тут пахнет убийством, брат, злодеяниями — вот что!

Михеич слушает и искоса посматривает на водку.

— Что, видно, водочки захотелось? ну, выпьем, брат, выпьем… я добрый!.. Намеднись вот заставили меня Падчерицына играть… теперь Дробинкина! А Надимова небось не дали, а дали его Семионовичу — он, дескать, товарищ председателя! где ж тут справедливость, Михеич? ну, какой я Падчерицын?

— Мое, сударь, дело занавес опустить или вот сад на место поставить, — отвечает Михеич.

— Что ж это, наконец, будет? ведь я, наконец, к публике прибегну!.. я актер, я настоящий актер!.. Так вот нет же, Михеич! не могу, брат, я к публике прибегнуть, руки у меня связаны!.. жена, брат, шестеро детей! Откажись я играть, так завтра и от должности, пожалуй, отрешат… вот что горько-то!

Входят Загржембович и Разбитной. Последний в весьма приятном расположении духа, скачет вдруг обеими ногами на лестницу и мурлыкает куплеты из роли Прындика.

— Алоизий Целестиныч! — обращается Шомполов к Загржембовичу, — вы справедливый человек! за что они меня обидели? За что мне Размазню дали, а Надимова отдали Семионовичу?

— Вы пьяны, Шомполов, -замечает Разбитной, живописно раскидываясь на диване.

— Нет, я не пьян, Леонид Сергеич! я выпил, потому что обижен, а я не пьян! нет, я далеко не пьян… Я хочу сказать, что я актер, настоящий актер, а не затычка!

— Ха-ха! «затычка»! Нет, это бесподобно: mais vous etes impayable, mon cher Chompoloff!

— Кто меня затычкой зовет? — кричит Шомполов, уже забыв, что он сам наградил себя этим прозвищем. — Кто надо мной смеяться смеет?

— Ха-ха! impayable! impayable!

— Кто меня затычкой зовет? — продолжает Шомполов, — не хочу я играть Размазню… я Гамлет, я Чацкий, я Надимов, а не Размазня!

Приезд Дарьи Михайловны и Аглаиды Алексеевны Размановской полагает конец спору.

— Ah, vous voila, messieurs! — говорит Дарья Михайловна и вместе с тем ищет чего-то глазами.

— Мсьё Линкина еще нет! — в упор отвечает Разбитной, и отвечает с ехидством, потому что между ним и Линкиным есть яблоко раздора, и это яблоко — сама Дарья Михайловна.

Разбитной вообще считается «l'enfant cheri des dames» и потому очень оскорбляется, если кто-нибудь осмеливается предпочитать ему другого.

— Мсьё Разбитной! вы должны сегодняшний вечер занимать меня — это так следует по пиесе! -говорит Аглаида Алексеевна, садясь возле Разбитного.

— Вот Шомполов говорит, что ему водки не дают! — начинает «занимать» Разбитной.

— Фи, мсьё Шомполов, вы опять с вашею противною водкой! как это вы ее пьете!

— Помилуйте, Леонид Сергеич, когда же я жаловался?

— Все равно; по вашему лицу видно, что вы грустите.

— А знаете что, мсьё Разбитной, — прерывает Аглаида Алексеевна, -я один раз, разумеется украдкой от maman, попробовала выпить этой гадкой водки… и если бы вы знали, что со мной было?.. Вы, впрочем, не проболтайтесь… это секрет!

Входят: Катерина Осиповна Немиолковская (она же и Грек с ружьем), сопровождаемая Линкиным.

— Вы всегда опаздываете, мсьё Линкин! — сухо замечает Дарья Михайловна.

Но Линкин в ту же минуту пристраивается к Дарье Михайловне, и лицо ее проясняется.

— Начинать, господа, начинать! — кричит Загржембович, хлопая в ладоши.

— Господа! у нас в палате сегодня вечернее заседание было! извините, что опоздал! — кричит Семионович, влетая сломя голову.

Приезжает и Анфиса Петровна Луковицына с дочерью своей, по муже Симиас, дамой, обладающей лицом аквамаринового цвета. Прибытие их проходит, однако ж, незамеченным.

На сцену выступает Аглаида Алексеевна и ужасно махает руками, желая показать этим, что она обрывает звонки.

Разбитной, пользуясь этим случаем, в одно мгновение ока направляется в тот темный уголок, в котором расположилась Дарья Михайловна с Линкиным.

— Сердце женщины — это целая бездна! вы странный человек, Линкин, вы хотите постигнуть то, что само себя иногда постигнуть не в состоянии! — томно говорит Дарья Михайловна.

Линкин слушает молча; он знает, что Дарья Михайловна любит не только поговорить, но даже насладиться звуками своего собственного голоса, и потому не смеет прерывать очаровательницу.

— Читали ли вы Гетевы «Wahlverwandtschaften»? — продолжает Дарья Михайловна.

— Читал-с.

— Помните ли вы ту минуту, когда Шарлотте… делается вдруг так совестно?.. ну, я ручаюсь, что вы не поняли этого!

— Я, признаюсь, не заметил этого места.