Приглашение на казнь

Слуги, навербованные среди самых ловких франтов города, -лучшие представители его малиновой молодежи, -- резво разносили кушанья (иногда даже перепархивая с блюдом через стол), и общее внимание привлекала учтивая заботливость, с которой м-сье Пьер ухаживал за Цинциннатом, сразу меняя свою разговорную улыбку на минутную серьезность, пока бережно клал лакомый кусок ему на тарелку, -- после чего, с прежним игривым блеском на розовом, безволосом лице, продолжал на весь стол остроумнейший разговор -- и вдруг, на полуслове, чуть-чуть засутулясь, хватая соусник или перечницу, вопросительно взглядывал на Цинцинната, который, впрочем, не притрагивался ни к какой еде, а все так же тихо, внимательно и усердно переставлял ножик.

-- Ваше замечание, -- весело сказал м-сье Пьер, обращаясь к начальнику городского движения, влепившему свое словцо и теперь предвкушавшему очаровательную реплику, -- ваше замечание напоминает мне известный анекдот о врачебной тайне.

-- Расскажите, мы не знаем, ах, расскажите, -- потянулись со всех сторон к нему голоса.

-- Извольте, -- сказал м-сье Пьер. -- Приходит к гинекологу...

-- Звините за перебивку, -- сказал укротитель львов (седой усач с пунцовой орденской лентой), -- но утвержден ли господин, что та анекдота вцельно для ушей... -- он выразительно показал глазами на Цинцинната.

-- Полноте, полноте, -- строго отвечал м-сье Пьер, -- я бы никогда не разрешил себе ни малейшей скабрезности в присутствии... Значит, приходит к гинекологу старенькая дама (м-сье Пьер слегка выпятил нижнюю губу). У меня, говорит, довольно серьезная болезнь, и боюсь, что от нея помру. Симптомы? -- спрашивает тот. -- Голова, доктор, трясется... -и м-сье Пьер, шамкая и трясясь, изобразил старушку.

Гости грохнули. В другом конце стола глухой судья, страдальчески кривясь, как от запора смеха, лез большим серым ухом в лицо к хохотавшему эгоисту соседу и, теребя его за рукав, умолял сообщить, что рассказал м-сье Пьер, который, между тем, через всю длину стола, ревниво следил за судьбой своего анекдота и только тогда перемигнул, когда кто-то наконец удовлетворил любопытство несчастного.

-- Ваш удивительный афоризм, что жизнь есть врачебная тайна, -- заговорил заведующий фонтанами, так брызгая мелкой слюной, что около рта у него играла радуга, -- может быть отлично применен к странному случаю, происшедшему на днях в семье моего секретаря. Представьте себе...

-- Ну что, Цинциннатик, боязно? -- участливым полушепотом спросил один из сверкающих слуг, наливая вино Цинциннату; он поднял глаза; это был его шурин-остряк: -- боязно, поди? Вот хлебни винца до венца...

-- Это что такое? -- холодно осадил болтуна м-сье Пьер, и тот, горбатясь, проворно отступил -- и вот уже наклонялся со своей бутылкой над плечом следующего гостя.

-- Господа! -- воскликнул хозяин, привстав и держа на уровне крахмальной груди бокал с бледно-желтым, ледянистым напитком. -- Предлагаю тост за...

-- Горько! -- крикнул кто-то, и другие подхватили.

-- ...На брудершафт, заклинаю... -- изменившимся голосом, тихо, с лицом, искаженным мольбой, обратился м-сье Пьер к Цинциннату, -- не откажите мне в этом, заклинаю, это всегда, всегда так делается...

Цинциннат безучастно потрагивал свившиеся в косые трубочки края мокрой белой розы, которую машинально вытянул из упавшей вазы.

-- ...Я, наконец, вправе требовать, -- судорожно прошептал м-сье Пьер -- и вдруг, с отрывистым, принужденным смехом, вылил из своего бокала каплю вина Цинциннату на темя, а затем окропил и себя.

-- Браво, браво! -- раздавались кругом крики, и сосед поворачивался к соседу, выражая патетической мимикой изумление, восхищение, и звякали, чокаясь, небьющиеся бокалы, и яблоки с детскую голову ярко громоздились среди пыльно-синих гроздей винограда на крутогрудом серебряном корабле, и стол поднимался, как пологая алмазная гора, и в туманах плафонной живописи путешествовала многорукая люстра, плачась, лучась, не находя пристанища.

-- Я тронут, тронут, -- говорил м-сье Пьер, и к нему по очереди подходили, поздравляли его. Иные при этом оступались, кто-то пел. Отец городских пожарных был неприлично пьян; двое слуг под шумок пытались утащить его, но он пожертвовал фалдами, как ящерица хвостом, и остался. Почтенная попечительница, багровея пятнами, безмолвно и напряженно откидываясь, защищалась от начальника снабжения, который игриво нацеливался в нее пальцем, похожим на морковь, как бы собираясь ее проткнуть или пощекотать, и приговаривал: "Ти-ти-ти-ти!".

-- Перейдем, господа, на террасу, -- провозгласил хозяин, и тогда Марфинькин брат и сын покойного доктора Синеокова раздвинули, с треском деревянных колец, занавес: открылась, в покачивающемся свете расписных фонарей, каменная площадка, ограниченная в глубине кеглеобразными столбиками балюстрады, между которыми густо чернелись двойные доли ночи.