Приглашение на Самоа [СИ]

Обычный веселый разговор по телефону с обязательными приветами и поцелуями семье во сне превращался в странное путешествие только вдвоем. Очень яркие путешествия, полные тающей нежности. Прозрачное море под скалами, тень на каменной мокрой плите, Иля смеется, неловко натягивая маску для ныряния, а Димка стоит за ее спиной и вдруг его руки на волосах, бережно поправляют пряди, вытаскивая их из-под тугой резинки, касаются горящего уха. И она умолкает, чтоб лучше слышать его дыхание. А еще — чувствует тепло, он стоит совсем близко, касается ее лопаток грудью. В том сне было закатное солнце на каменных закраинах, вечерний блеск темной воды, белые щепочки чаек, с крыльями, подсвеченными низким солнцем.

В другом сне она стоит у себя в комнате, хотя комната не ее, совершенно другая, стоит обнаженная, спокойная, как прохладный мрамор, а Димка, тоже раздетый, смеется и балаболит, удобно устроившись на каком-то старинном сундуке в прихожей, ерзает, сбивая под собой цветное покрывало. Она стоит в дверях, слушает и думает с веселой нежностью, ах ты болтун, балабол ты. Во сне понимая, что ничего дальше и не будет, все кончится этими вот забавными разговорами, и ей их вполне хватает. Потому что он тут, расселся, как дома, никуда не собирается уходить, кормит сказками и сам им же смеется. Балабол, снова думает Иля и просыпается, улыбаясь.

Такие вот сны. Совершенно не требующие никаких в реальности действий. Разве что, они все крепче сшивают двоих, притягивая ее к далекому другу, красивому чужому мужчине. Интересно было бы знать, а вдруг и он видит их же? Или видит свои сны — о ней?

Но знание нарушит хрупкое равновесие, и она понимает, перебирая яркие воспоминания о том, чего никогда не было и никогда не будет, ей они не нужны. Важнее сохранить эту хрупкость.

А время меж тем идет и идет. Если бы события снов как-то меняли реальность, думает Иля, впору было бы изнемогать от того, что каждый год прибавляет ей возраста, и конечно, можно стараться выглядеть хорошо и даже вдруг получится выглядеть прекрасно, но все равно песок, утекающий в ее личных часах, шуршал бы сильнее и громче, требуя действий.

Как же прекрасно, решила она, ставя на журнальный столик допитую чашку с толстым слоем гущи на донышке, что не нужно ничего делать, ничего решать и обдумывать. Нужно только жить свою жизнь, знать, что он там живет свою, и между прочим, тоже не молодеет, все мы движемся в одну сторону, и он придет туда же, куда приду я, только чуточку позже. И те, кто сейчас наслаждаются осознанием собственной молодости, они тоже идут к нам, а следом за ними неумолимо движутся те, кто еще только встает на крыло. Для нее в этом знании уже не было печали, а только спокойствие. Печаль — она в другом, понимала Иля. Болезни и трагедии близких, вот самая большая печаль и трагедия. Да и болеть самой — тоже совсем не сахар. Прочее, включая романтические, ах, практически девические влюбленности, это уже пустяки, мелочи, пусть ими забавляются (не надо так, возразила сама себе, с нежностью ко всем, кто мучается, влюбляясь сейчас, горит, пылает и вспыхивает, а после покрывается пеплом, чтобы снова восстать), ладно, пусть их переживают те, кто еще только ими и счастлив. Для нее уже существуют другие виды счастья. И один из них — странные сны, каждый из которых, как стежок сверкающей нити, сшивающий две разные жизни в одно, очень деликатно, очень бережно, очень изредка.

Она подошла к окну, сдвинула штору, закрывающую серое предвесенье. Мокрый битый асфальт, площадка для белья за старыми деревьями, стоящими без листьев, дядька с хозяйственной сумкой на колесах, подскакивающей на колдобинах, дурная собака Шарик, что кидается облизать лицо, кладя на плечи грязные лапы, или бестолково лает, пугая чужих теток.

Снова расправила штору — на ней без устали цвели маки, разбросанные по теплому солнечному фону.

Будет очень-очень жаль, если сегодняшний сон — последний. Он отличался от тех, что приснились раньше, и из-за этого Иля никак не могла, наконец, заняться делами, медлила, ходя по комнате и разглядывая привычные вещи. Трогала пальцем темное стекло шкафа, поправляла в вазе купленные на собственный день рождения цветы.

Может быть, настало время что-то сделать? Но вдруг нарушится тонкое, как осенняя паутина, равновесие?