Пригоршня прозы: Современный американский рассказ

— Ох, Джерри, не может быть, — говорила она, — только не ты! Неужели ты становишься защитником права на труд?

Она шутила. Не думаю, что ей было так уж важно, за кого он будет голосовать, и не о политике они говорили. Мы сидели на кухне; еда уже была на столе.

— Слишком уж далеко они зашли в одном направлении, — сказал отец.

Он положил руки по сторонам тарелки. Я слышал его дыхание. Он еще не снял свой костюм для гольфа — зеленые штаны и желтую нейлоновую рубашку с красной эмблемой клуба. Тем летом бастовали железнодорожники, но он никогда не говорил о профсоюзах, и я не думал, что это должно нас волновать.

Мама стояла у мойки и вытирала руки.

— Ты работаешь, а я нет, — сказала она. — Просто я хочу напомнить тебе об этом.

— Хотел бы я, чтобы нам надо было голосовать за Рузвельта, — отозвался отец. — Вот кто чувствовал страну.

— Тогда было другое время, — ответила мама и села за металлический стол напротив него. На ней было платье в бело-голубую клетку и передник. — Тогда люди боялись, и мы тоже. Теперь все изменилось к лучшему, ты забыл об этом.

— Ничего я не забыл, — возразил отец. — Но сейчас я хочу думать о будущем.

— Отлично, — сказала она и улыбнулась. — Замечательно. Рада слышать это. Уверена, Джо тоже рад.

И мы принялись за обед.

На следующий день, однако, в конце тренировочной дорожки — возле ивняка у реки — отец был уже в другом настроении. За неделю он не дал ни одного урока, но казалось, его это не расстраивает и не сердит. Он курил сигарету — что-то новенькое, вообще-то отец не курил.

— Стыдно не работать в такую погоду, — сказал он и улыбнулся.

Взял из корзинки мяч, размахнулся и бросил его сквозь ивняк в сторону реки. Мяч беззвучно упал в ил.

— Как твой футбол? — спросил он. — Будешь вторым Бобом Уоторфилдом?

— Нет, — сказал я. — Не думаю.

— Я тоже не хотел быть вторым Уолтером Хагеном, — заметил отец.

Ему нравился Уолтер Хаген. У него была фотография Хагена в широкополой шляпе и тяжелом пальто; улыбаясь в объектив, он сбивал мяч с подставки, а на земле лежал снег. Отец прикрепил фотографию на внутренней стороне дверцы шкафа в их с матерью спальне.

Он стоял и смотрел, как одинокий игрок посылает мяч к лунке. Мы видели его смутно.

— Вот человек с отличным ударом, — отметал отец, глядя, как тот мягко отводит клюшку назад и резко бьет с поворотом. — Так и Хаген играл. Он родился с клюшкой для гольфа.

— Как ты? — спросил я, потому что мама когда-то сказала, что отцу тренироваться не надо.

— Да, как я, — ответил отец, затягиваясь сигаретой. — Я всегда думал, это очень просто. Наверно, я что-то пугаю.

— Мне не нравится футбол, — сказал я.

Отец искоса взглянул на меня и стал смотреть на запад, туда, где пожар заслонял солнце, окрашивая его пурпуром.

— А мне нравился, — сказал он мечтательно. — Мне нравилось, получив мяч, бежать по полю и всех обводить.

— Я никого не обвожу, — ответил я.

Давно хотелось сказать ему это; я надеялся, он скажет, что можно бросил, футбол и заняться чем-нибудь другим. Мне нравился гольф, я был бы счастлив играть в гольф.

— Хотя гольф я бросать не собирался, — сказал он, — хотя, может, просто не мог решиться.

Он не слушал меня, но я на него не обиделся.

Вдалеке, у тренировочной подставки, послышался удар клюшки по мячу — одинокий игрок послал его в вечернее небо. Мы с отцом молча ждали, когда мяч стукнется о землю и отскочит. Но мяч попал в отца, он ударил отца в плечо, около проймы, ударил не сильно, не так сильно, чтобы причинить боль.

Отец сказал:

— Вот это да! Ты только посмотри.

Он взглянул на мяч, валявшийся рядом, и потер плечо. Мы видели человека, который послал мяч, — он возвращался к белому зданию клуба, помахивая клюшкой, как тростью. Он и понятия не имел, куда падают его мячи. Думать не мог, что попал в отца.

Отец смотрел, как этот человек скрывается в длинном белом здании клуба. Постоял некоторое время, словно слушал что-то, чего я слышать не мог, — смех, может быть, или музыку. Он всегда был счастливым человеком и, по-моему, просто ждал: вот что-то случится, и он снова почувствует себя счастливым.

— Если тебе не нравится футбол, — он вдруг посмотрел на меня так, словно вспомнил о моем присутствии, — брось его, и дело с концом. Займись метанием копья. В этом есть чувство свершения. Я как-то пробовал.

— Хорошо, — сказал я и стал думать о метании копья — о том, сколько оно весит, из чего сделано и трудно ли будет научиться метать его правильно.

Отец неотрывно смотрел туда, где небо было прекрасно — глубокое, полное фасок.

— Там ведь пожар, так? Я чувствую запах.

— Я тоже, — ответил я, вглядываясь в небо.

— У тебя ясная голова, Джо. — Он посмотрел на меня. — С тобой не случится ничего плохого.

— Надеюсь, — сказал я.

— Это хорошо, — сказал отец. — Я тоже надеюсь.

И мы пошли назад, к зданию клуба, по дороге подбирая мячи.

Когда мы подошли к клубному магазину, свет внутри горел, и через зеркальные стекла я видел человека, который сидел в складном кресле и курил сигару. Он уже был в пиджаке, но на руке висела куртка, и он еще не снял бело-коричневые туфли для гольфа.