Пригоршня скорпионов

— Он изучал семитские языки в высшей талмудической школе в Люблине.

— Убийца написал коптский текст старосирийским алфавитом. Это трудная задача даже для выдающегося семитолога, а для заурядного выпускника высшей еврейской школы — практически невыполнимая…

— У обвиняемого после припадков падучей бывали апокалиптические видения, он говорил на разных языках, которых не знал, впадал в транс. Тогда проявлялась крайне опасная шизофрения, которой он страдал с детства. Он обнаруживал сверхъестественные способности, умение решать практически невыполнимые задачи.

— Последний вопрос. Могут ли жители Бреслау спокойно спать?

— Жители такого большого города, как Бреслау, сталкиваются с различными опасностями гораздо чаще, чем те, кто живет в провинции. Мы будем противостоять этим угрозам. Если — не дай бог — появятся новые преступники, я их, можете не сомневаться, арестую».

III

Берлин, среда 4 июля 1934 года, половина шестого утра

Герберт Анвальдт открыл глаза и тотчас же снова закрыл. У него была зыбкая надежда, что, когда он опять откроет их, окажется: все вокруг является лишь мрачной фата-морганой. Но нет, надежда была тщетной: грязный притон, в котором он находится, — это неопровержимая достоверность, чистейший реализм. В голове у Анвальдта маленький патефончик беспрерывно наигрывал припев услышанной вчера песенки Марлен Дитрих: «Ich bin vom Kopf bis Fuss auf Liebe eingestellt…»[10]

Он несколько раз шевельнул головой. Приглушенная боль медленно разлилась внутри черепной коробки, глазницы были полны остывшего табачного чада. Анвальдт прикрыл веки. Боль стала интенсивной и неумолимой. В горле торчал большущий колючий ком с привкусом блевотины и сладкого вина. Герберт сглотнул — через сухой пищевод продавился раскаленный снаряд. Пить не хотелось, хотелось умереть.

Он открыл глаза и сел на кровати. Хрупкие височные кости хрустнули, словно сжатые тисками. Анвальдт огляделся и удостоверился, что комнату эту видит впервые. Рядом с ним лежала пьяная женщина в грязной засаленной комбинации. За столом спал мужчина в майке. Огромная лапа с вытатуированным якорем прижимала упавшую бутылку к мокрой клеенке. На окне догорала керосиновая лампа. Сквозь стекла в комнату вливался рассвет.

Анвальдт глянул на запястье, где обычно были часы. Их не оказалось. Ну да, вчера в приступе умиления он подарил часы какому-то нищему. Сейчас им владела одна-единственная мысль: убраться отсюда. Но это было нелегко, поскольку он нигде не видел своей одежды. И хотя ему случалось совершать экстравагантные поступки, на улицу в одних кальсонах он ни разу не выходил. Он с облегчением убедился, что догадался по старой приютской привычке связать ботинки шнурками и повесить на шею.

Он встал с кровати и чуть не упал. Ноги разъехались на мокром полу, он взмахнул руками, но все-таки нашел для них опору — для левой то была пустая железная детская кроватка, а для правой табурет, на который кто-то высыпал содержимое пепельницы.

В голове по-прежнему грохотали молоты, легкие работали в ускоренном темпе, из горла вырывались хрипы. Анвальдт с минуту сражался с собой — ему хотелось вновь лечь рядом с пьяной нимфой, однако когда он посмотрел на нее и ощутил смрад гнилых зубов и воспаленных десен, то решительно отбросил эту мысль. В углу он увидел свой мятый костюм. С максимальной быстротой, на какую он был способен в нынешних обстоятельствах, Анвальдт оделся на темной лестничной площадке и поплелся на улицу; ему запомнилось ее название — Везерштрассе. Как он оказался тут, для него оставалось загадкой. Он свистнул проезжавшей мимо пролетке. Криминальассистент Герберт Анвальдт пятый день находился в запое. С небольшими перерывами он пил уже полгода.

Берлин, четверг 5 июля 1934 года, восемь утра