Пригоршня скорпионов

Мок молча подал ему огонь. На сцене начались обряды в честь Вакха. Фон Гарденбург вставил монокль и внимательно следил за представлением.

— Нет, вы только посмотрите на эту рыженькую справа! — обратился он к Моку. — Настоящая артистка!

Но Мок не стал смотреть. Все внимание он сосредоточил на искорках, поблескивающих в темно-красном вине. Глубокие морщины на лбу свидетельствовали о сосредоточенном размышлении. Фон Гарденбург отвел взгляд от происходящего на сцене и поднял бокал:

— Кто знает, может быть, ваше объяснение помогло бы и мне, и моему начальству в Берлине в принятии положительного для вас решения? Кроме того, я слышал, что у вас весьма изрядная картотека характеристик самых разных людей…

К их столику подошла девица мощного сложения и улыбнулась фон Гарденбургу. Мок тоже улыбнулся ему и поднял бокал. Они чокнулись — почти беззвучно.

— Так, может быть, завтра поговорим у меня в кабинете? А сейчас прошу меня извинить. Я уговорился о встрече с этой менадой. Вакх призывает меня на свои мистерии.

Тем вечером Мок не играл в шахматы со своими девицами по той простой причине, что шахматы были их побочной деятельностью, а основной они сейчас занимались в тихих отдельных кабинетах с клиентами, с которыми условились заранее. Так что Мок не сыграл в королевскую игру, но это отнюдь не значило, будто он не удовлетворил другие, более низменные потребности. В полночь он попрощался с полной брюнеткой и прошел в кабинет, который он обычно занимал в пятничные вечера. Он постучался, но никто не ответил. Тогда он приоткрыл дверь и заглянул внутрь. Анвальдт, совершенно голый, лежал на тахте среди мавританских подушек, а «гимназистки» неспешно одевались. Мок дал им знак, чтобы они поторопились. Сконфуженный Анвальдт тоже натянул на себя брюки и рубашку. Когда хихикающие девицы вышли, Мок поставил на стол бутылку рейнского вина и бокалы. Анвальдт, еще не вполне избавившийся от похмелья, стремительно выпил один за другим два бокала.

— Как ты себя чувствуешь? Подействовало самое древнее и самое эффективное лекарство от депрессии?

— Увы, это обезболивающее средство действует очень недолго.

— А тебе известно, что прививка от болезни — это не что иное, как вирус, вызывающий эту болезнь? — Моку чрезвычайно понравилась эта медицинская метафора. — А посему окончательно инфицирую тебя: фон Гарденбург подтвердил наши подозрения. Эркин — езид, прибывший в Бреслау с преступной миссией. Наполовину он ее par excellence[39] исполнил.

Анвальдт вскочил со стула, задев коленями шахматный столик. Бокалы затанцевали на своих тонких ножках.

— Господин Мок, вы тут забавляетесь своими риторическими играми, но то, что грозит мне, вовсе не игра. Где-то рядом со мной, может даже в этом борделе, затаился фанатик, жаждущий нафаршировать меня скорпионами! Посмотрите, как эти обои подходят для того, чтобы написать моей кровью персидские версеты! Вы предлагаете мне бордельную терапию… Но какая терапия способна помочь человеку, для которого обретение отца, величайшая мечта всей его жизни, в один миг стала… стало… величайшим проклятием?

Он продолжил было, но вдруг замолчал и расплакался, как ребенок. Его измученное и жалкое лицо сморщилось в гримасе плача. Мок открыл дверь в коридор и выглянул. Внизу между столиками скандалил пьяный клиент. Мок захлопнул дверь, прошел к окну и широко распахнул его. Сад истекал жарким ароматом лип. За стеной исходила стонами какая-то вакханка.

— Не преувеличивай, Анвальдт. — Мок чуть было не сказал «не реви, ты же мужчина», но вовремя спохватился. Он был зол, и это чувствовалось по тому, как он шумно сопел. — Не преувеличивай, тебе нужно лишь поберечься, пока мы не схватим Эркина. Ну а тогда проклятие не исполнится.

Глаза у молодого человека уже высохли. Он избегал взгляда Мока, нервно ломал пальцы, время от времени потирал маленький порез на подбородке и все старался смотреть куда-то в угол.

— Не стыдись, Герберт. — Мок прекрасно понимал его состояние. — Кто знает, может, наши неврозы спровоцированы тем, что мы сдерживаем слезы? Вот герои Гомера, например, плакали, да и еще какими обильными слезами.

— А вы… иногда плачете? — Анвальдт с надеждой взглянул на Мока.

— Нет, — солгал тот.

Анвальдта вдруг понесло. Он вскочил и закричал:

— Ну да, вам-то с чего плакать? Вы ведь не воспитывались в приюте… Никто, когда вы не могли проглотить шпинат, не велел вам жрать то, что вы выплюнули! У вас не было матери-шлюхи и отца — сраного прусского аристократа, который единственно что сделал для своего ребенка — это поместил его в католический приют и заплатил за учебу в классической гимназии! Вы не просыпались с чувством радости, что пережили еще один день, потому что никто вчера не проткнул вам барабанную перепонку и не натолкал вам в рот тараканов или другой мерзости! Да послушайте, вы! Они ждали семь веков, когда родятся мальчик и девочка… И вы думаете, они упустят такой случай? В этот момент на их одержимого шамана нисходит откровение… Божество приближается…