Пригов. Пространство для эха

В «Родине электричества» Андрей Платонов так описывает этот жар ожидания: «Шествие спустилось с верхних земель и теперь шло по праху в долине, направляясь к дороге. Впереди шел обросший седою шерстью, измученный и почерневший поп; он пел что-то в жаркой тишине природы и махал кадилом на дикие, молчаливые растения, встречавшиеся на пути. Иногда он останавливался и поднимал голову к небу в своем обращении в глухое сияние солнца, и тогда было видно озлобление и отчаяние на его лице, по которому текли капли слез или пота. Сопровождавший его народ крестился в пространство, становился на колени в пыльный прах и кланялся в бедную землю, напуганный бесконечностью мира и слабостью ручных иконных богов, которых несли старые, заплаканные женщины. Двое детей – мальчик и девочка, – в одних рубашках и босые, шли позади церковной толпы и с интересом изучения глядели на взрослых; дети не плакали и не крестились, они боялись и молчали. Около дороги находилась большая яма, откуда когда-то добывалась глина. Шествие народа остановилось около той ямы, иконы были поставлены ликами святых к солнцу, а люди спустились в яму и прилегли на отдых в тень под глинистый обрыв. Поп снял ризу и оказался в штанах, отчего двое детей сейчас же засмеялись. Большая икона, подпертая сзади комом глины, изображала Деву Марию, одинокую молодую женщину, без бога на руках. Я всмотрелся в эту картину и задумался над нею, а богомольные женщины расселись в тени и занялись там своим делом.

Бледное, слабое небо окружало голову Марии на иконе; одна видимая рука ее была жилиста и громадна и не отвечала смуглой красоте ее лица, тонкому носу и большим нерабочим глазам – потому что такие глаза слишком быстро устают. Выражение этих глаз заинтересовало меня – они смотрели без смысла, без веры, сила скорби была налита в них так густо, что весь взор потемнел до непроницаемости, до омертвения и беспощадности; никакой нежности, глубокой надежды или чувства утраты нельзя было разглядеть в глазах нарисованной богоматери, хотя обычный ее сын не сидел сейчас у нее на руках; рот ее имел складки и морщины, что указывало на знакомство Марии со страстями, заботой и злостью обыкновенной жизни, – это была неверующая рабочая женщина, которая жила за свой счет, а не милостью Бога. И народ, глядя на эту картину, может быть, также понимал втайне верность своего практического предчувствия о глупости мира и необходимости своего действия».

В 2005 году во время перформанса «Сизиф» Дмитрий Александрович переливал воду из таза в кружки и обратно, как бы призывая тем самым воду и наглядно показывая, что, по словам Екклесиаста, «все реки текут в море, но море не переполняется: к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь».

Так и сейчас призывание 22-го этажа является попыткой доказать, что всякое даже самое дерзкое восхождение неизбежно влечет за собой низвержение и погружение, за которыми последуют новые вознесения, и не будет этому предела до скончания века.

Следовательно, художник, хотя Дмитрий Александрович всегда предпочитал себя называть «работник культуры», должен с радостью и благодарностью принимать удары судьбы, они же – падения, не унывать и не помышлять о смерти.

На лестничной площадке 18-го этажа у открытого окна на подоконнике сидит девушка и смотрит на город. Взгляд ее неподвижен и не предвещает ничего хорошего. Рядом с ней на подоконнике лежит томик стихов Иосифа Бродского.

Поймав на себе настороженный взгляд носильщиков и Дмитрия Александровича, который для той надобности специально приоткрыл створки шкафа, девушка устало улыбается и говорит, что выходить в окно она совершенно не намерена, что она грустна потому, что прочитала стихотворение Бродского «По дороге на Скирос», и кончать жизнь самоубийством у нее нет никакого желания, хотя бы потому что в Петрозаводске, откуда она родом, ее ждут родители, а на пятом курсе философского факультета (сама она психолог) учится ее друг, с которым они познакомились в университетском лагере «Буревестник» под Туапсе и с которым у нее отношения. Да, она наслышана о дурной славе ДСВ, но это уже в прошлом, сейчас все уже совсем не так, и подобные способы свести счеты с собственной жизнью считаются архаичными и неэстетичными.