Приговор

Было прохладно, чтобы не сказать – холодно. Небо оставалось хмурым, а подножие холма и весь мир вокруг, казалось, утопали в рыхлых сугробах; то был густой туман, клубами висевший над землей в безветренном воздухе. Нетрудно было вообразить, что мы находимся вовсе не на холме высотою в полсотни ярдов, а высоко в небе, и под нами облака. Иллюзию, правда, нарушали поднимавшиеся кое-где прямо из "облаков" верхушки деревьев и вершины еще нескольких возвышенностей поодаль, продолговатыми островами выступавшие из кудлатых волн призрачного белого моря. Возможно, следовало дождаться, пока вся эта муть развеется, но, раз уж мы вышли из дома, торчать теперь на холме не хотелось; я помнил со вчерашнего дня, где должна проходить дорога, так что мы – без удовольствия, но с чувством исполняемого долга – направились вниз по склону и нырнули в промозглое марево. Идти приходилось по росистой траве, брюки ниже колен быстро стали мокрыми.

– Интересно, в настоящих облаках так же холодно? – осведомилась Эвьет.

– Еще холоднее, – ответил я. – Недаром вершины высоких гор покрыты снегом.

– В таком случае, рай – куда менее привлекательное место, чем принято считать!

Я одобрительно хмыкнул, оценив шутку, и добавил уже серьезно:

– Обрати внимание – люди вообще не в состоянии придумать сколь-нибудь привлекательный рай. Причем не только наши церковники. И у язычников прежних времен, и у восточных и южных варваров та же картина: люди весьма искусны и изобретательны в описаниях ада и тамошних пыток и мучений, но как доходит до места вечного блаженства – фантазию словно парализует, и получаются картины одна непригляднее другой. Жители северных графств до крещения, к примеру, считали, что рай – это место, где воины днем рубятся друг с другом, а вечером пируют. На следующий день все повторяется, и так – вечно. Никаких других занятий там нет. Аналогично в других религиях: пиры и драки, пиры и плотский грех, пиры и охота. Всё. Навсегда и без вариантов. Им даже в голову не приходит, насколько быстро осточертеет подобный образ жизни. Ну, наши, конечно, всех переплюнули, считая, что можно испытывать вечное блаженство, бесконечно гуляя по довольно-таки небольшому саду, играя на арфе и распевая льстиво-угоднические песни во славу начальника этого заведения. Право же, иная каторга и то выглядит интереснее. Тем более с нее хотя бы теоретически можно сбежать. Я, правда, читал, что совсем далеко на востоке есть религия, согласно которой душа после смерти вселяется в новое тело, причем не обязательно человеческое, и проживает новую жизнь от начала до конца. Но и там это рассматривается лишь как наказание за грехи, а раем считается прекращение этой цепочки перерождений и впадение в этакий ступор, который, по сути, ничем не отличается от окончательной смерти, от небытия… И никому даже в голову не приходит связать рай с вечным познанием, с неиссякаемым творчеством, да хотя бы просто с путешествиями по разным мирам, в конце концов!

– Веришь ли, Дольф, я тоже об этом думала! Что рай, как его описывают – слишком скучное место. Мне, правда, не было скучно в моем лесу. Но то лес, а то – сад. Деревья рядами и под ними толпы народу прогуливаются. А вокруг забор с воротами.

– И ангелы на башнях в качестве надсмотрщиков, – кивнул я. – Этого, правда, в классических описаниях нет, но – напрашивается. Впрочем, там еще одно развлечение есть – смотреть через забор, как грешников в аду мучают. Вот чтО можно сказать о существах, которые ТАК представляют себе место вечного блаженства праведных? По-моему, "больные выродки" будет самым мягким из определений.

– Кое-кто вполне заслуживает мучений, – мрачно возразила Эвьет.

– Не спорю. Но ты ведь не хотела бы всю вечность любоваться на это?

– Нет, конечно. Месть хороша только тогда, когда она имеет конец. Когда можно сказать себе "ну вот, я отомстил, теперь могу заняться другими делами". Это – как освобождение. А иначе… ты не задумывался, Дольф, что надсмотрщик – такой же узник, как и заключенный? Он проводит всю свою жизнь в той же самой тюрьме. Условия у него получше, но…

– …но это количественная, а не качественная разница, – подхватил я. – Именно так. Беда не в отдельных угнетателях и узурпаторах. Беда в том, что людям в принципе не нужна свобода. Они попросту не знают, что с ней делать. Мало им земных тиранов – они придумывают себе еще и небесного. И вечную тюрьму за гробом в качестве самой сокровенной мечты и цели.